Иисус. Надежда постмодернистского мира - Том Райт

Третья интересующая нас загадка заключается в вопросе Иисуса о Господе и Сыне Давидовом (Мк. 12, 35–37). Как же может Мессия быть Сыном Давидовым, если в Пс. 109 он назвал его Господом? В этом вопросе некоторые просматривают отрицание мессианской связи между Иисусом и Давидом, однако такая трактовка ошибочна. Разумнее предположить, что он свидетельствует о переосмысления личности Мессии из рода Давидова. В частности, Иисус опроверг расхожие представления о нем как о грядущем царе–воине. Однако было бы странно использовать для этой цели воинственный Псалом 109. Я сам считаю, чтo данный вопрос имеет двоякий смысл. Прежде всего, далее в псалме царь назван «священником вовек по чину Мелхиседека». Это дает ему власть над Храмом, так что вопрос Иисуса служит дополнительным косвенным разъяснением его намерений. Во–вторых, весь псалом в общем и приведенный здесь стих в частности добавляют новые штрихи к портрету Мессии — изображение сцены вступления на престол. Воссевший на престоле будет судить народ Израиля. Таким образом Иисус утверждает свое право вынести приговор и Храму, и его служителям. Тем самым он одновременно подтверждает свою принадлежность к роду Давидову и заказывает на свое право называться его Господом. Более подробно об этом будет сказано в следующей главе.

Все эти загадочные высказывания естественным образом вписываются в заявления самого Иисуса. То же можно сказать и о следующем отрывке — так называемой апокалиптической проповеди в Мк. 13 и параллельных местах, упомянутой нами во второй главе. Достаточно отметить наличие в данном отрывке четкого мессианского подтекста, подчеркнутого и тем, что Иисус в нем именует себя «сыном человеческим». В первом веке, как свидетельствует труды Флавия, 4–я книга Ездры и другие источники, в образе Сына Человеческого, пострадавшего от рук зверя и спасенного, многие иудеи видели грядущего Царя.

Это может оказаться полезным и в рассмотрении одной из наиболее спорных тем — иудейского суда над Иисусом в Мк. 14, 33–65 Стало привычным, и даже в некотором смысле традицией, видеть в описании допроса Каиафы ряд нелогичных заключений. Считается даже, что оно отражает не события жизни Иисуса, а дальнейшее развитие богословской мысли ранней Церкви. В определенных ученых кругах поставить эту трактовку под сомнение значит навлечь на себя осуждение, ранее обращаемое лишь против богословов–еретиков.

Однако если читать этот отрывок в более широком контексте, он обретает новое, вполне связное звучание. Каиафа задал Иисусу вопрос о его действиях в Храме. Такое начало естественно, поскольку именно они, скорее всего, явились непосредственной причиной его ареста, Не услышав ответа, Каиафа прямо спросил Иисуса, считает ли он себя Мессией, Этот следующий шаг логичен и очевиден для тех, кто сумел установить связь между Храмом и Мессией. Ответ Иисуса следует считать утвердительный В подкрепление своих слов он привел цитаты из двух библейских отрывков, уже сыгравших свою роль в его мессианских «загалках» Пс. 109 и Дан. 7 — «Узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы» и «грядущего на облаках небесных». Иными словами, Каиафе предстояло стать свидетелем окончательной победы Иисуса, доказательством которой явились события, последовавшие за его смертью. В то же время старая общественная система и ее главный символ были обречены на гибель. Это последнее заявление не только отвечает на вопрос о мессианстве Иисуса, но и раскрывает смысл его поведения в Храме и предложенных им загадочных объяснений. Кроме того, оно позволяет понять, почему первосвященники так легко передали Иисуса на суд римского прокуратора, объявив самозваным царем, а сам Пилат приказал пришить в изголовье креста табличку с надписью «Царь иудейский».

Исторически такая последовательность событий ставит все на свои места. Она не оставляет сомнений в том, почему последователи Иисуса признали его Мессией после его воскресения. По мере того, как перед нами разворачивается общая картина, мы видим, как хорошо в нее вписывается многое в служении Иисуса до eгo появления в Иерусалиме. Среди свидетельств, редко упоминаемых в этой связи, есть несколько отрывков, где говорится о наметившемся противостоянии между Иисусом и Иродом, претендовавшим на титул иудейского Царя. В Кумранских свитках содержатся интересные тексты, содержащие указания на мессианство Иисуса, которых мы могли бы и не заметить. Праздничные пиршества Иисуса с разноликой группой последователей символизировали грядущий пир Мессии. Об этом свидетельствуют также множество притч и кратких высказываний. Иисус никогда не сомневался в своем призвании Мессии, но лишь в Иерусалиме эта уверенность стала очевидной, выразившись скорее в символических действиях, чем в словах. Рассматривая поведение Иисуса в Храме как отправную точку своего исследования, мы убедимся, что Иисус ощущал свое мессианство по крайней мере с момента своего крещения. И хотя его служение в Галилее и Иерусалиме очевидно несло на себе печать пророческого, в нем безошибочно угадывались и мессианские черты.

Разумеется, речь идет о переосмысленном понятии Мессии, которое должно было соответствовать обновленному представлению о Царстве Божьем. Иисус считал себя центром притяжения для истинного Израиля, возвращенного на родину, для подданных Царства Божьего. Однако эти Царство, народ и Мессия были совсем не похожи на такие, какими их ожидало увидеть большинство иудеев. Иисус призывал своих слушателей следовать по иному пути национального самоопределения. Мы не можем не признать его убежденность в собственном призвании идти пo этому пути в качестве помазанника Божьего и сделать для Израиля (а следовательно, и для всего мира) то, чего не мог или не хотел делать сам Израиль. Переосмысленное Иисусом понятие Мессии ни словом, ни делом не выхолило за рамки его проповеди царства. Оно должно было помочь Израилю исполнить свое предназначение, избрав для этого путь, который никто не мог себе даже представить. Иисус пришел от имени народа Яхве, чтобы положить конец изгнанию, возродить завет и даровать прощение грехов. Он пришел ради спасения Израиля и восстановления Божьей справедливости в мире.

Но как это сделать. Судя по деятельности мессианских и подобных им иудейских движений, можно было ожидать следующего: Иисус отправится в Иерусалим, вступит в бой с силами зла и взойдет на престол как Мессия, истинный Царь Израиля. В определенном смысле Иисус оправдал эти ожидания. Однако все произошло не так, как представляли себе его последователи.

Распятие Мессии

Уверенность Иисуса в своем мессианском призвании является, по моему мнению, одним из ключевых моментов, открывающих для нас значение распятия как части этого призвания. При этом нам, конечно же, придется задаться вопросом, почему иудейские власти передали Иисуса в руки римлян и за что последние распяли его. Однако, чтобы быть кратким, я хотел бы сосредоточить внимание на намерениях самого Иисуса.

Позволю себе сделать небольшое вступление. Когда я преподавал в университете Максвелл в Монреале, меня попросили вести занятия для двенадцатилетних подростков в воскресной школе местной церкви. Как–то раз в спросил у ребят: «Почему умер Иисус?»— и дал им время самостоятельно, не совещаясь друг с другом, подумать над ответом. Затем каждому по очереди предложил высказать свое мнение. Интересно, что примерно половина учеников привели исторические причины: он умер, потому что им были недовольны первосвященники и фарисеи, или потому что его боялись римляне. Другая половина предложила богословские ответы: он умер, чтобы спасти нас от грехов, чтобы мы могли попасть в paй, или потому что Бог любит нас. Мы провели целый час за увлекательным сопоставлением этих ответов. Не знаю, помнит ли о нашем занятии кто–то из этих детей, но я его не забыл. Я по–прежнему убежден, что сопоставление двух сторон этого серьезного вопроса — исторической и богословской — является одной из важнейших задач в изучении личности Иисуса.

Здесь мы неизбежно сталкиваемся с двумя основными проблемами исторического описания. Прежде всего (и у меня нет сейчас возможности обосновать свои слова), я полагаю, что, несмотря на обилие различных точек зрения и богословских толкований, содержащихся в существующих письменных источниках, исторического материала в них все же не так много. Во–вторых, значительные разногласия возникли по вопросу о том, шел ли Иисус в Иерусалим с намерением отдать свою жизнь или, по крайней мере, осознавая грозившую ему опасность и не пытаясь ее избегнуть. Здесь мы возвращаемся к различию во взглядах Швейцера и Вреде. Последний, как и большинство богословов двадцатого века, отвергал идею о том, что смерть Иисуса была неслучайной или что oн, по крайней мере, не исключал возможности такого исхода. Швейцер, с другой стороны, изучая личность Иисуса в эсхатологическом и апокалиптическом контексте, сумел разобраться в странных на первый взгляд намерениях Иисуса. С учетом необходимых поправок и дополнений, мои предположения близки к идеям Швейцера.