Темные алтари - Димитр Гулев

на сотни подобных сборищ, разбросанных по всей стране), к подножию каменного мавзолея, приютившего убитого семьдесят лет назад президента Маккинли{6}.

«Вы готовы? Вы готовы? Вы готовы?» — спрашивал запыхавшийся Ричард Младший своих слушателей, а те исходили в крике под гром оркестра. Темное изваяние Дэзи Лин застыло на асфальте.

— Люсиль вернулась, Корм! — сказала ему Дэзи Лин пересохшими губами.

«Вы готовы?» — крикнул в последний раз Зубастый.

2

Пустота в его груди — бездонная, темная — поглотила все его чувства, мир вокруг него затих, посветлел.

Только сердце глухо стучало, будто раскачивая все его тело.

«Сердце мое!» — промолвил он, обессилев. Ему казалось, что он видит свое сердце — увядшее, изнемогшее, бескровное. Он чувствовал: щеки его напряглись, стали холодными, гладкими.

Но он был спокоен, неуязвим, чужд всему и всем. Ничто не волновало его. И в то же время он понимал, что нетерпение его обострилось, недовольство поднималось в душе, будто он никогда и не был свободен, независим, счастлив.

«Чем я недоволен? — спросил он себя. — Неужто все было обманом, напрасно потерянным временем?»

Обескровленное сердце глухо раскачивалось в его груди.

— Я с тобой, Корм! — дошел до его сознания голос Дэзи Лин.

Они пошли втроем — он и две девушки.

Марвин все в той же позе сидел на своей машине.

Было так привычно идти мимо стоящих автомобилей и беззаботных хиппи возле них, что в первый момент Корм и сам не поверил, что они идут к Люсиль. Он еще не видел ее, но знал, что увидит, и потому, наверное, была такая сумятица в мыслях и так дрожали ноги.

За «корветом» сидели хиппи, облокотившись на разноцветные ранцы с алюминиевыми застежками (такие ранцы легки и удобны в пеших путешествиях). Среди усталых, бледных молодых лиц Корм сразу же выделил мужчину с медной гривной, надвое делившей его чистый лоб и стягивающей его волнистые седеющие волосы.

Мужчина поднял к нему тонкое, энергичное лицо, и Корм ощутил, как его с ног до головы обжег знакомый холод: он, в который уже раз, был изумлен не столько своей похожестью на него, сколько тем, что именно таким он предстает в своем собственном воображении. Он был белым, этот мужчина, с многолетним тропическим загаром человека, живущего под открытым небом, сухой и мускулистый. В его светлых пронзительных глазах тлело мнимое спокойствие сильных, опасных идолов, в поисках которых хиппи рыскали по всей стране — для того, чтобы им подражать. Его куртка и джинсы, хотя и вытершиеся на локтях и коленях, были какими-то особенными, с бесчисленными серебристыми заклепками, грубыми и стильными одновременно. Закатанные рукава открывали сильные руки с набухшими венами.

— Привет! — сказала Дэби Лин, языком засовывая подальше в рот жвачку, чтобы не мешала говорить.

Девушка, сидевшая напротив мужчины с медной гривной, резко повернула голову, ее короткие волосы отлетели при этом в сторону. И по тому, как она откинула голову, по лебединому изгибу худенькой шеи и по тому, как раскрылось его сердце, Корм почувствовал, что она — рядом, близкая, единственная.

— Дэби Лин!

— Люсиль!

Девушки обнялись. В наступившей тишине слышался рев марвиновского магнитофона и удары по мячу на баскетбольной площадке на той стороне канала.

— Корм!

Люсиль, оторвавшись от Дэби Лин, сделала шаг к нему. Руки ее были слегка раскинуты — казалось, она готова была его обнять.

«Вот сейчас! Вот сейчас!» — следил за ней Корм.

Люсиль неуверенно улыбнулась. Она сунула руки за низкий ремень джинсов — далекий, почти забытый и в то же время до боли знакомый жест! — и стиснула свои узкие бедра.

— Привет, Корм! — промолвила она почти шепотом.

Неожиданный спазм сморщил уголки ее губ, прочертил две-три полные горечи морщинки, которые тут же исчезли.

Они не обнялись. Люсиль не вынула рук из-за пояса, не сделала второго шага — они и так были совсем рядом; Корм стоял неподвижный, непроницаемый, ощущая, как неведомый холод стягивает его лицо.

Бескровный колокол в груди раскачивал мир, и гул его безмолвно извещал об упущенном мгновении.

— Это Корм Торнтон, Джой! — повернулась Люсиль к мужчине с гривной. — Я говорила тебе о нем.

Джой наклонил голову, Корм едва кивнул. Они были старше всех собравшихся в этот день у подножия каменного мавзолея — разве только Марвин Стивенс был одногодком Корма. Однако именно он меньше всего заинтересовался бы ненавистью, внезапно вспыхнувшей между двумя своими сверстниками.

— Сядем! — предложила Люсиль. — Садитесь. Дэзи Лин, а ты когда-нибудь лопнешь!

Дэзи Лин беззаботно улыбнулась; ее влажный яркий рот был полон крупных, ослепительных, жемчужно-белых зубов.

Люсиль пригласила Корма сесть рядом. Он вдруг вспомнил, что раньше мог отгадывать ее настроение по глазам. Удлиненные, светлые, блестящие, как расплавленное олово, глаза Люсиль были такими же, как когда-то; и она сама все такая же, такая — и все же другая: похудевшая, с болезненно тонкой шеей, впавшими висками и увядшим, но все еще красивым лицом с правильными тонкими чертами. Женщина с изящными жестами и осанкой, которой, наверное, никогда не утратит. «Настоящая женщина!» — сказал себе Корм, напряженно пытаясь открыть в ее голосе следы прошедших без малого двух лет, в течение которых он почти ничего о ней не слышал. Он следил за выражением лица Джоя, за взглядами, которыми он обменивался с Люсиль, и пытался представить себе то, что так изменило ее.

Она не была замужем за Джоем.

И Джой не был похож на тысячи хиппи, которых он встречал, грязных и жалких, чаще всего пребывающих в плену своей собственной духовной нищеты и социальных канонов общества, в котором они двигались словно слепые. Он явно был человеком с положением, а может быть, и с деньгами{7}, но в то же время — человеком риска и отчаяния. Он был, конечно, породы Корма — породы идолов, чью славу хиппи разносили по своим бесконечным дорогам и сборищам. Но была между ними и разница: Корм, внутренне опустошенный, оцепеневший в своем одиночестве, в бессмысленности своего существования, превозмогая — сам не зная, до каких пор, — наркоз героина, жил как обреченный. А Джой вряд ли когда-нибудь испытал страшную нравственную депрессию и мучительное (один шанс из тысячи) восстановление после нее.

Впрочем, Корм надеялся,