Темные алтари - Димитр Гулев

закат повис над просторами равнинных штатов. Воздух стал прозрачным, цвета выделились с рельефной четкостью. С утра стояла жара — правда, не такая невыносимая, как месяц назад, когда приходилось сидеть нараспашку перед вентилятором и наливаться водою со льдом; теперь же начиналась та благословенная треть дня, более продолжительная, чем самый долгий день — не день, а закат, когда Корм Торнтон как будто стряхивал с себя оцепенение.

Сквозь опущенное стекло воздух струился ему в лицо, новый двигатель его видавшего виды «доджа» равномерно рокотал. Корм укоротил выхлопную трубу глушителя, сменил покрышки на грейферные, но без шипов, поэтому при самом легком прикосновении к педали газа мотор извергал скрытую в нем мощь и с грохотом, вихрем увлекал машину вперед. Первые десять-двадцать метров Корм ощущал легкие рывки от плавного переключения автоматической коробки скоростей, затем грохот переходил в монотонный вой, и, пока Корм с легкостью брал широкий крутой поворот возле заброшенного парка, он подумал, что его старый «додж» похож на ветерана с пересаженным сердцем юноши и с тяжелыми, надежными ногами бейсболиста. «Тогда как во мне, — мелькнуло в его прояснившемся уме, — если и есть что-то изношенное, так это именно сердце…».

— Сердце! — прошептал он лениво и равнодушно, как о чем-то далеком и отвлеченном.

Он ощущал силу рук, ног, их упругие мышцы, и кровь, наполнявшая силой все его тело, пульсировала в венах, вспухших на руках. Он был трезв, не чувствовал голода, лихорадочное возбуждение его замутненного героином сознания не навевало забытья, но какое-то едва уловимое нетерпение обостряло чувства, освежало; казалось, все было так просто, легко достижимо, и, вероятно, именно поэтому он ехал не спеша, уверенный, что в его власти подразнить сейчас полицейских, которые наверняка уже наблюдают за его машиной, или же помчаться куда глаза глядят. В баке было достаточно горючего, он мог выехать на одно из скоростных, широких и прямых, как взлетная полоса, федеральных шоссе, но и там действовало ограничение до пятидесяти пяти, самое большее шестидесяти миль в час; да и куда бы он ни поехал, всюду будет все та же глубокая тишина долгого заката, вот что главное.

А между тем у подножия холма его, очевидно, ждали. Знали, что он приедет, как приезжал сюда и раньше, и больше по привычке, нежели осознанно, Корм направил машину к узкому ответвлению дороги вдоль канала. Он знал эти места с детства, когда еще лента темной, почти неподвижной воды в затянутой звенящими тучами комаров лощинке была болотистой и вонючей, а на противоположном склоне лощинки виднелись приземистые деревянные домишки фермеров, сухо шумели кукурузные поля и круглое каменное строение на вершине конусообразного холма распаляло его воображение, словно далекий, таинственный Форт Нокс{5} с его тучными пастбищами и несметными сокровищами.

Когда-то и лощинка, и холм были вне черты города, который, широко распростершись, насчитывал сейчас почти в два раза больше жителей; в те времена их отцы вывозили сюда свои семейства только по воскресеньям, подъезжая на своих старомодных «фордах», битком набитых детьми, корзинками с провизией, а бутылки со спиртным были заботливо запрятаны под сиденья машин. Женщины расстилали на лужайках полотняные скатерти, готовили угощение на всю компанию, мужчины, выбрав местечко поровней, играли в крикет, солнце ослепительно сияло, в рощицах щебетали птицы, свист крыльев наполнял воздух, и все это было пронизано таким легким, чудесным светом, что Корм озадаченно оглянулся — казалось, он увидел свое детство, озаренное мгновенной вспышкой охватившего его воспоминания.

Теперь на месте болота блестели воды канала, кукурузные поля отпрянули под неумолимым натиском домов с двойными гаражами, бетонированными аллеями и ровно подстриженными газонами. На баскетбольной площадке по ту сторону канала длинноногие парни в желтых и белых полосатых майках бегали за мячом, на скамьях ажурной металлической трибуны сидели зрители. Игроки то рассыпались по асфальтовому маслянисто-зеленому полю, то сбивались в кучу под одной из корзин, и тогда мяч высоко взлетал над сеткой. Корм слышал их крики, перед ним одна за другой промелькнули две фигуры полицейских, стоящих у машин с шерифскими знаками на передних дверцах, и он тут же ощутил, как всем своим существом устремляется к машинам, блеснувшим впереди. Они вытянулись на песчаной полоске слева от асфальта, косо, носом к каналу, игровой площадке и домам на холме, будто готовые в любой миг сорваться с места.

Длинноволосые девушки, парни и молодые мужчины в плотно облегающих джинсах, в спортивных куртках или же майках сидели, небрежно развалясь, в машинах, вытянув ноги в открытые дверцы, сидели на капотах машин, прямо на земле, и, как всегда, над всей этой странной мешаниной людей и машин лился задыхающийся голос Ричарда Младшего. Хилый Марвин Стивенс просто помешался на нем, собирал все его записи, а так как в машинах у других не было ни магнитофонов, ни радиоприемников, все слушали то, что им неизменно и бесплатно предлагал Марвин.

«И чего ему так нравится этот Ричард Младший?» — спросил себя Корм, которому довелось лицезреть певца во время путешествия по Западу — такого же тощего, как и сам Марвин, со скуластым лицом и большим влажным ртом с крупными неровными зубами. На концертах он обычно вступал в разговор с публикой, перед каждой песней предлагал приготовиться, после чего вдруг буйно врывался в мелодию с чем-то средним между лаем и криком — неописуемо высоким, ликующим криком, который наэлектризовывал молодых слушателей, и с этого мгновения они уже принадлежали ему, они были в его власти, увлеченные ритмической стихией ударных инструментов и его сильного, почти мальчишеского голоса. В глубине души Корм подозревал, что Марвин либо тоже когда-то пел, либо по меньшей мере мечтал петь, но отказался от этого и сейчас, наверное, видел свою воплощенную мечту в лице Ричарда Младшего — слушать этого певца было, наверное, единственной его утехой.

«Хотя…»

Корм заметил удлиненные линии нового спортивного «шевроле-корвета», красивого, низко сидящего, с хищно заостренным носом и мощным срезанным задом, напоминающего вылезшего на берег аллигатора.

«Впрочем, что мы знаем друг о друге? — спросил он себя, удивленный как появлением здесь дорогой машины, так и самой этой мыслью. — Мы встречаемся и разбегаемся, чтобы снова увидеться через два-три года — или, может, не встретиться больше никогда… Безразличные, пресыщенные, отчаявшиеся, усталые!..»

За матово-серебристым «корветом», привалясь к пестрым раздутым сумкам и спальным мешкам, кружком сидели несколько хиппи.

Кто это? И неужели все они из этой машины, тесный кузов которой вмещает всего двух человек?