Темные алтари - Димитр Гулев

Автомобили поставлены были вплотную друг к другу; тот, кто приезжал, пристраивался с краю; предпоследняя же машина — маленький, изношенный «форд» времен энергетического кризиса — принадлежала Марвину Стивенсу, и именно оттуда несся голос Ричарда Младшего.

Марвин сидел по-турецки на крыше своего «форда», уставившись в ленивые воды канала. Речитатив, выкрики Зубастого, сводящий с ума ритм рока и рев слушателей бушевали под ним, но он сидел невозмутимый, неподвижный, темный, как мулат, с жидкими длинными усиками; он даже не повернулся к Корму, когда тот вылез из машины.

— Привет, Марвин!

— Привет…

Кое-кто из сидящих поодаль помахали Корму.

— Привет! — крикнул им Корм, облокачиваясь на марвиновский «форд». — Как дела, Марвин?

— Хорошо, спасибо. А твои?

— Так же, Марвин, благодарю.

Они были учтивы друг с другом, они не повышали голоса, что бы ни случилось, не делали друг другу мелких, ненужных замечаний, даже не советовались, и это было тем единственным, оставшимся от их хорошего воспитания, по чему они узнавали друг друга и что, как бы они ни отрекались от своих семей и своего происхождения, нередко определяло их расположение друг к другу.

Так или иначе, они ничего не имели и никого не признавали, презрительно насмешливые и гордые своим безразличием, из позы и привычки превратившимся в сущность, которую каждый на свой манер, но одинаково скандально стремился демонстрировать всегда и всюду.

Показались еще машины. Одну вела маленькая Дэби Лин, рядом с ней, как всегда, сидела большая — точнее, огромная — Дэзи Лин, совсем еще молодая, апатичная и добродушная черная гигантка.

— Привет! — крикнула она, помахав всем тонкой голой рукой.

Марвин не ответил.

Корм едва кивнул в ответ. Ему хотелось попросить Марвина уменьшить звук и спросить его, кто приехал на «корвете», но он понимал: не следует нарушать так долго складывавшуюся привычку. Если захочет, он и сам может уменьшить звук. Марвин ему не возразит, он даже не шевельнется на своей крыше. Да к тому же Корм и сам может подойти к приехавшим на «корвете» — если они приехали именно сюда, то можно пойти к ним и запросто поговорить.

Они чувствовали себя свободными — внутренне свободными и счастливыми, пренебрегшими условностями общества, которое они добровольно оставили, чтобы целиком отдаться отрицанию и полному самоотречению.

Соскользнув с сиденья, Дэби Лин подбежала к Корму, встала на цыпочки и громко чмокнула его в гладко выбритую щеку.

— Ты настоящий мужчина, Корм! И я тебя люблю! — воскликнула она, не переставая жевать резинку.

Дэзи Лин, во рту которой тоже была жвачка, лениво вылезла из машины, но, едва ступив на землю, затряслась в такт с роком Ричарда Младшего. Все ее тело — шарообразное, едва помещавшееся в разлезшихся на бедрах джинсах и зеленой безрукавке, под которой подрагивали налитые груди с ягодами сосков, — будто впитывало напряженный ритм музыки и превращало его в откровенное сладострастное движение.

Из-за поворота показалась еще машина.

Дэзи Лин, продолжая танцевать, темным вихрем метнулась на асфальт. Рок наполнял ее, словно рельефный сосуд, всю — от щиколоток до шеи, — она вся была танцем, все тело ее было заряжено неистощимой энергией, и, вероятно, поэтому сейчас она не казалась массивной.

По скорости машины и по тому, что ни шофер, ни его спутники не обратили внимания на известное всему штату сборище хиппи, было понятно, что это самые обыкновенные путники, которым просто пришлось проехать по этой стороне канала.

Любопытные не ездили здесь с тех самых пор, как хиппи стали останавливать чужие машины, вытаскивать людей из их уединенного уюта, глумиться над их респектабельностью, над их страхом. Хиппи не теряли самоуверенности и дерзости даже тогда, когда с воем сирен и визгом тормозов появлялись полицейские автомобили. Охваченные отчаянием от их дерзости и видя, что терять им нечего, полицейские становились все грубее. Среди любопытных, естественно, попадались люди не робкого десятка, и тогда вспыхивали бои, горели машины, подожженные хиппи. Помощники шерифа понимали, что пришла пора решительно вмешаться, разогнать этих длинноволосых, бородатых, иногда безобидно-ленивых, но в то же время и жестоких юнцов, одетых в испещренные цветами синие джинсы, майки и куртки.

Прикрыв глаза, Дэзи Лин продолжала танцевать. Вздрагивающие, извивающиеся тонкие щиколотки, круглые бедра и груди будто прорвались из горячей земли, все в ней звало, извивалось, возбуждало.

Машина съехала с асфальта, не снижая скорости. Тяжелые шины подбросило на земляной насыпи, взметнув облачко пыли, и Корм заметил: двое полицейских с той стороны канала смотрят в их сторону.

Дэби Лин рассмеялась и отбросила в стороны пышные каштановые волосы — казалось, они высосали все соки из ее лица, таким оно было маленьким. В отличие от большинства девушек, которые собирались здесь, она по крайней мере была чистоплотна, и сейчас ее волосы искрились в лучах заката.

«Сколько же ей лет? — попытался вспомнить Корм. — Сколько нам лет, в сущности? И что, черт побери, стало со мной? Я как будто прозреваю и только сейчас открываю окружающий мир!»

Он ощущал какую-то пустоту в груди, это было нормальным после долгих часов оцепенения, но почему так стучит сердце? Эти глухие звенящие удары, которые распирают грудь!.. Он нагнулся, чтобы уменьшить громкость марвиновского магнитофона, и почувствовал на своем плече легкую руку Дэби Лин.

— Заглянем туда, Корм?

Корм повернул голову к усевшимся за «корветом» хиппи, но даже не взглянул на номер машины — конечно же, он синий, с желтыми цифрами, значит, они из Нью-Йорка, а может, из Калифорнии?

«Это меня не интересует, Дэби Лин. Ничто меня не интересует, — подумал он. — И какая разница, кто они?»

Они собирались тут по привычке — в долгом, раннем закате, когда в домах на противоположном склоне в будничной тишине оранжево вспыхнувших окон обедали благополучные семейства и воздух все еще дрожал над машинами в аллеях среди зеленых газонов; они съезжались сюда не сговариваясь — с окраин города, со всего штата, иногда со всей страны; кивнув головой или небрежно кинув: «Привет», сходились, занимались любовью; бывало, что и рожали прямо здесь. Продавали друг другу героин и тут же делали себе инъекции. Чужие друг другу, но объединенные общим убеждением, что раз и навсегда разрушили все преграды — только потому, что хватило дерзости свернуть сюда, на этот берег канала (как, впрочем, и