Чужой клад - Александра Девиль

— Так вот, — продолжал Остап Борисович, — в Петербурге наши депутаты были у генерала Ушакова, что заведовал тайной канцелярией, потом у канцлера князя Черкасского… он, говорят, из бывших казаков… потом у князя Куракина. Потом Алексей Григорьевич Разумовский их принял. А на шестой день были во дворце и имели аудиенцию у императрицы. Привет говорил пан полковник лубенский Апостол, а отвечал на привет тайный советник барон Миних. После этого депутаты были допущены к ручке императрицы. Потом их привечали, приглашали во дворец на оперы. Также ездили в Академию покупать книги. А в Академии ученый немец показывал им разные чудеса со стеклами зажигательными через мико… микроскопиум. Ну, еще, конечно, зверей всяких смотрели. А у Алексея Григорьевича выпивали по десять бокалов венгерского…

— Все это хорошо, — прервал его Денис, — но какова была ваша роль в тех достопамятных событиях?

Новохатько с явной неприязнью покосился на Томского и с оттенком раздражения ответил:

— Но я же сказал, что приезжал с обозами в Москву.

— А события в Петербурге вам знакомы только с чужих слов? — чуть насмешливо осведомился Денис.

— Ну, да… — Новохатько поморгал, пытаясь понять, нет ли подвоха в вопросе. — Горленко и Маркович рассказывали старшим казакам, а я тоже слушал. Зато в Москве я самолично присутствовал и знаю обо всем не понаслышке. Мы привозили депутатам горилку двойную, анисовую, вишневку, тютюн, сало, свечи восковые и сальные, сыры, прянички… А еще пригоняли волов и овец.

Насте почему-то стало неловко от столь подробного перечисления провианта, и она прервала Остапа Борисовича вопросом:

— А в опере вам довелось побывать?

— Да, имел удовольствие, — с важностью ответил Новохатько. — И не только в опере. Я вместе со всей казацкой старшиной присутствовал и на коронации. Еще мы ездили в немецкую слободу во дворец к Алексею Григорьевичу. Уж наши депутаты тогда вдоволь напились венгерского…

— Ну а в опере какое давали представление? — спросил Шалыгин.

— А я уж не помню, — развел руками Остап Борисович. — Ведь тринадцать лет прошло, забылось. Только запомнил, что там пели и танцевали с музыкою девки-италианки и… простите, барышня… кастрат, тоже италианец. Голос он имел тоньше, чем у девиц, а сам был толстый, как бочка.

Денис критическим взглядом окинул фигуру Новохатько, который тоже мог бы выдержать сравнение с бочкой, и сказал, обращаясь к Насте:

— Однако же до чего избирательная память у господина судьи. Он превосходно запомнил содержимое обоза, а вот содержание оперы полностью забыл.

Новохатько, видимо, почувствовал насмешку, метнул гневный взгляд на Томского и стал наливаться свекольной краской. Миролюбивый Иван Леонтьевич поспешил предотвратить ссору, с редкой живостью перехватив нить беседы:

— Ох уж эти оперы, их даже знаток не запомнит! По-моему, пан судья очень здраво подметил главную нелепость итальянских опер. Зачем уродовать мальчиков, чтобы они всю жизнь пели женскими голосами каких-то далеких от нас греков и римлян? На мой взгляд, игра жирных кастратов, выступающих в женских ролях, сильно отдает пародией. Ну а каковы они в мужских ролях? Об этом презабавно рассказал один датский капельмейстер: «Поднимается занавес. Слышен высокий женский голос, принадлежащий персонажу в костюме героя. Заглянем в либретто, кто эта переодетая женщина — амазонка или особа, потерявшая рассудок? Ни то ни другое. Это Александр Великий. Возможно ли? С каких пор могучий завоеватель мира превратился в кастрата или вовсе стал женщиной? А кто там противным дискантом сетует на жестокость судьбы и бесчувственность той замужней дамы? Без сомнения, какой-либо развратный дармоед. Мы вновь ошиблись. Это благородный Лизимах, который без оружия, голыми руками уничтожал львов. Вот, наконец, хор героев. Как? Дисканты и альты? Неужели Александр Македонский покорил мир, предводительствуя толпою баб?»[13]

Все посмеялись, и благодаря дипломатическому вмешательству Ивана Леонтьевича вечер завершился мирно. Вскоре хозяева вышли проводить гостей на крыльцо. Когда Томский, прощаясь, поцеловал Насте руку, она почувствовала, как его пальцы сильнее, чем нужно, стиснули ей запястье. Это заставило ее посмотреть Денису в глаза, встретившись с его жгучим, пристальным взглядом. Новохатько, потоптавшись, тоже решился поцеловать руки Насте и Гликерии, но у него это вышло так неуклюже, что мало кто удержался от улыбок. Правда, сам «господин Казанова» своей неловкости не заметил.

Когда гости ушли, Гликерия со смехом обратилась к Насте:

— Ну, девонька, боюсь, что скоро из-за тебя тут разгорится жаркий спор. Как бы еще до дуэли не дошло.

— О чем это ты, не пойму? — спросила Настя, уставившись на далекую полоску догорающего заката и радуясь, что вечерний сумрак скрывает краску ее смущения.

— О чем? А то сама не знаешь? — лукаво заметила Гликерия. — Не видишь разве, как Томский и Новохатько из-за тебя задираются, словно петухи? Пока они только друг друга поклевывают, но если дело дойдет до драки, то тут и перья полетят.

— Да что ты чепуху говоришь, ей-богу, — пожала плечами Настя и отвернулась от смеющихся глаз Гликерии. — Остап Борисович — солидный вдовец, старый знакомый нашей семьи. Он для меня — что-то вроде забавного дядечки, но уж никак не жених. А Томский… это человек приезжий, чужой… Он побудет немного в наших краях, да и уедет по своим делам. К тому же у него есть невеста… Вера.

— Может, у него и есть невеста. Может, даже в Петербурге у него имеется и жена. Да только все равно видно, что ты ему нравишься.

Как ни крепилась Настя, как ни смиряла свое любопытство, а все же не удержалась от вопроса:

— Это тебе Шалыгин сказал, что Томский женат?

— Шалыгин? Да ничуть не бывало, — улыбнулась Гликерия. — Это просто я вспомнила одну похожую историю. Когда я еще жила в Харькове с родителями, была у меня там подруга… красивая и умная вроде тебя. Однажды приехал столичный кавалер, ухаживал за ней, даже подговорил с ним уехать. А после оказалось, что у него есть жена — дочка богатого и чиновного господина. Ну, и подружка моя осталась опозоренная, да еще и с пузом. Покритка, как говорят в народе. Вот так-то… Бедняжку родители сперва хотели из дому выгнать, а потом отдали в монастырь. Грустная вышла история.

— О, не беспокойся, со мной такая история не приключится! — заявила Настя и, сбежав с крыльца, направилась в сад.

Навстречу ей шел Илья, проводивший гостей до ворот. Чуть задержавшись возле Насти, он покачал головой и с улыбкой заметил:

— Ой, гляди, Анастасия, украдут тебя твои женихи.

— Мой жених еще не родился! — наигранно рассмеялась девушка и свернула на дорожку между рядами пышных яблонь.

Она быстрым шагом пошла через сад, в конец двора, к ручью, возле которого можно было посидеть и подышать вечерней прохладой. Прислонившись к широкому стволу дуба, Настя прикрыла глаза, прислушиваясь к странной, похожей на бурю музыке, что звучала у нее в душе… Потом какой-то звук извне заставил ее отвлечься. Словно бы тяжелый шаг и плеск воды раздался где-то рядом. Настя глянула по сторонам, и на мгновение ей показалось, будто у ручья между деревьями мелькнуло заросшее лицо Юхима. Впрочем, она могла и ошибиться. На всякий случай девушка поспешно вернулась в дом. Родичи уже ушли в свою комнату, и она решила не тревожить их сообщением о бродяге, который, может быть, ей просто померещился в неверном свете луны.

Глава шестая

Разбойники в масках

Харитон Карпович Заруцкий оказался человеком весьма деятельным. За три дня он не только осмотрел Глухов, но и объездил ближайшие имения, в том числе Напрудное, перезнакомился со всеми управляющими. Он неутомимо носился по окрестностям на пролетке, запряженной парой резвых лошадей, которыми правил ловкий молодой кучер Василь. И лошади, и кучер прибыли в Глухов вместе с Заруцким из поместья Боровичей под Роменом. Настя не сомневалась, что при таком деловитом хозяине городское имение Боровичей скоро также преобразится, как и их деревенька. Правда, слуги недовольно косились на требовательного «старого пана», а Мотря однажды, не сдержавшись, при Насте обозвала его «пройдысвитом и харцызякой». Впрочем, Настю мало интересовали домашние заботы родственников. Все ее время было отдано репетициям, а мысли, как она от них ни отгораживалась, беспрестанно возвращались к Денису. После его визита в дом Боровичей прошло три дня, и за это время Денис почти не появлялся на ее пути. Лишь однажды пришел к Шалыгину во время репетиции, издали с улыбкой поклонился Насте, немного понаблюдал за ее игрой, да и ушел. Девушка терялась в догадках, силилась понять, почему он, столь явно показав ей свое неравнодушие, теперь не стремится к ее обществу. А вдруг и в самом деле, как предполагала Гликерия, Томский женат? Тогда понятно: он не хочет давать волю вспыхнувшим чувствам к молодой провинциалке, старается отдалиться от нее. Что ж, это, по крайней мере, свидетельствует о его уважении к девушке, которую он решил не смущать понапрасну и не компрометировать. Впрочем, сделав такой утешительный вывод, Настя отнюдь не успокоилась, а, напротив, загрустила и растревожилась еще сильней.