Атомные уходят по тревоге - Анатолий Елкин

— Но куда же ты? Сейчас же ночь.

— Шесть утра, милый. — Она взглянула на часы. — Транспорт уже пошел… Не грусти! — Неля нежно поцеловала его в губы и еще раз повторила: — Не грусти. Все будет хорошо. Все, все… Прощай!..

Она остановила летящее по пустынной ленте асфальта такси, и Борис, не успев опомниться, остался на набережной один.

Ему было хорошо и тревожно.

Город дымился голубым маревом. За углом звенел первый трамвай, а где-то у Горного института басовита поплыл над просыпающейся Невой гудок теплохода.

— Вот и вышли мы, Аркадий Петрович, в большой океан!

— Радуешься?

— Как будто ты не радуешься!.. Все-таки первый такой поход. В тридевятое царство, в тридесятое государство.

— Да, любопытными местами идем. — Командир лодки капитан третьего ранга Аркадий Петрович Михайловский и штурман склонились над картой.

— Знаменитые места.

— Еще бы, — Михайловский улыбнулся. — Вот здесь, на широте тридцать пять градусов северной, «гнилой угол Атлантики». По далеко не полным подсчетам, здесь затонуло за последние четыреста лет две тысячи двести судов.

— Статистика — не на сон грядущий.

— В училище, говоря о полуострове Новая Шотландия, наш профессор заявлял: «Рассказывать о его прибрежных водах нет смысла: названия на карте говорят сами за себя: залив Обманутой Надежды, залив Отчаяния, скала Мертвого Моряка, риф Смерти, мыс Ошибки, мыс Страдания… А теперь, странно подумать, — Михайловский отодвинул транспортир в сторону, — мы все это изучаем, так сказать, «в подводной натуре».

— Освоим…

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Я в этом смысле несколько суеверный… Для самодовольства у нас пока никаких оснований нет. А напороться на какую-нибудь неприятность здесь ничего не стоит. Вот, скажем, этот уголок океана. Ледники Гренландии, островов Канадского архипелага, Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа обильно поставляют сюда айсберги. Отсюда они подчас доходят до Азорских островов… Так что — зазевайся акустики — нам не сладко придется. Как ни говори, а работают ребята в этих условиях впервые… Пойдем пройдемся по лодке. А то на душе как-то неспокойно… Мало ли что…

— Пойдем. А все-таки, как бы то ни было, но задание мы выполнили. Можно сказать, с лупой облазили эти квадраты.

— Опять повторяю: не резвись раньше времени. Придем в базу, тогда будет время приятных воспоминаний… Пошли…

Люди привыкли видеть океан разливом голубой краски на карте. Для Михайловского и штурмана, прошедших Атлантику вдоль и поперек, мир глубин был предметным и осязаемым, как для геолога Саяны или горный Урал.

Сколько раз, затаив дыхание, Михайловский видел, как электронная аппаратура лодки вдруг делала истинные географические открытия: обнаруживала на дне океана неизвестные ранее людям пики и впадины, ущелья и долины.

Стоило ему закрыть глаза, и он мог почти зрительно представить себе необъятный в кораллах и зарослях таинственный континентальный шельф, огромную подводную платформу, окаймляющую берега Северной Америки, Гренландии, Исландии, Европы и Африки.

Косяки, невиданных рыб стелются по дну ущелий и каньонов, расселин и впадин.

Гигантской змеей извивается от Исландии к экватору огромный позвоночник океана — Средне-Атлантический хребет, прорезанный глубокими разломами и принимающий в свои отроги другие горные хребты и цепи.

Среднеокеанский каньон. Хребет Рейкьянес у Исландии, разлом Флемиш и подводный пик Майли, Североамериканская котловина и котловина Гаттераса, пик Крылова у островов Зеленого Мыса — все они были его добрыми знакомыми, и отраженные ими импульсы на экранах приборов — как приветы друзей из иного мира, которых уже знаешь и по имени, и по характеру, но никогда еще не видел лично.

Что касается характеров, то он мог поручиться, что знал их неплохо. И по «личным контактам», и по уточняемым в каждом новом походе картам и лоциям.

Знание подкреплялось историей, и для него совсем не отвлеченной картиной виделись строки морского историка о мелях, через которые он проходил:

«Глубоко в песках здесь лежат остовы острогрудых судов норманнов, галионы «Непобедимой Армады», быстроходные пиратские бриги и бригантины XVIII века, английские фрегаты и барки, океанские лайнеры и транспорты. Мели не считались ни со временем, ни с размерами судов».

Он это понял уже хотя бы по тому, как мощное течение потащило здесь его лодку к поверхности, где гремел десятибалльный шторм. А ему нельзя было ни демаскироваться, ни уйти в глубину — мели они и есть мели, и потребовалось и мужество и филигранная работа всех, чтобы удержать корабль в могучих потоках на заданной глубине, не свернуть с курса и выйти точно на цель.

Акустики доложили о шуме винтов.

Лодка «слушала океан», не сбивая шорохи моря ревом собственных винтов и чутко отмечая по только гидроакустикам известным тонкостям все маневры проходящей где-то к югу эскадры.

Закрыв глаза, Михайловский почти представлял себе эти зеленые, клубящиеся вдалеке черной мглой глубины. И жестокость холодного дыхания неизмеримой бездны, проносящейся сейчас под ними. И могучие винты, разрубающие чудовищную толщу воды, не могущую на этих глубинах раздаться пенными летящими в голубой простор бурунами.

Если бы не мощные шпангоуты, люди были бы немедленно раздавлены и смяты. Но что-то, видимо, неизмеримо большее, чем долг, заставляло человека создавать новую броню, способную защитить его от напора зеленой мглы, и снова и снова штурмовать море, год от году отвоевывая у океана новые сотни таинственных и неизведанных метров.

Как у космонавтов где-то кончается голубизна и они видят уже только черную даль Вселенной, так и для подводников призрачно-зеленое в верхних слоях море теряло на определенном рубеже даже намек на оттенки. Цветовая гамма сжималась в один цвет — черный.

— Что же, Аркадий Петрович, с тебя приходится! — Петелин обнял Михайловского.

— За что?

— Ладно, ладно, скромничать. Небось уже раззвонили!..

— Честное слово, я ничего не знаю.

— Не знаешь?

— Нет, товарищ адмирал.

Тот открыл папку и вынул телеграмму:

— Ну, ежели не знаешь. — читай.

Да, телеграмма ему, Михайловскому. И чем дальше он вчитывался в строки, тем все более казалось ему, что все это адресовано кому-то другому, а не ему — настолько высока была оценка сделанного ими в этом действительно сложном походе:

«…Поздравляю Вас и личный состав корабля с успешным окончанием дальнего похода в Атлантический океан, в течение которого в сложных условиях длительного плавания личный состав проявил высокое мужество и замечательную выучку, тем самым обеспечив выполнение важного задания.

Опыт Вашего плавания послужит ценным вкладом в дальнейшее развитие и совершенствование советского подводного флота.

Одновременно поздравляю Вас, тов. Михайловский, с присвоением воинского звания…

Глава IV

ЛЕЙТЕНАНТ КОРЧИЛОВ

Вся романтика, о которой Борис столько был наслышан и которую весьма смутно представлял по чужим рассказам, вся эта книжная романтика полетела к черту. Голова ныла от многочасового напряжения. В ушах звоном отдавались тугие маленькие молоточки. Веки отяжелели, хотя спать не хотелось.

Может быть, так только вначале. Потом полегчает. Спросить кого-нибудь об этом? Нет, пожалуй, нельзя. Еще подумают, что раскис вконец — тоже мне подводник. Нужно проверить самому. Другие же привыкают. Чем он хуже?

За ужином он лениво поковырял вилкой в лангете, залпом выпил кофе и сок. Ни читать, ни смотреть кино не хотелось.

Растянувшись на койке, он пытался вспомнить что-нибудь приятное. Но ничего не получалось: молоточки монотонно били по черепу и непривычная обстановка мешала сосредоточиться.

Мысли невольно возвращали его туда — в реакторный отсек. Конечно, это все проверено, и не один раз. Но, наверное, нужна привычка и определенная психологическая тренировка, чтобы приучить себя если не равнодушно, то обыденно, спокойно относиться к соседству вещества, которое в одних соотношениях и ситуациях способно разнести целые города, а здесь, смиренное людьми, послушно работает на турбины корабля.

Да и не только к этому нужно было себя приучить. От ребят он уже слышал, что их подводные «командировки» растягиваются на месяцы и что за это время они ни разу не видят белого света: лодка не всплывает, чтобы не обнаружить себя. И грусть возрастает до чудовищных размеров, и люди теряют аппетит, и приходит тоска.

Как он все это выдержит? И выдержит ли вообще? Да, такое не лекции в училище. И даже не практика. Хотя с непривычки и на ней с ребят сходило по семь потов…