Учитель из Меджибожа - Григорий Полянкер

Заметив, что русский и его спутники смеются, гитлеровский обер стал гримасничать, кивать головой, злиться. Видите ли, очень холодно… Замерзает… Он без шинели н шапки.

— Герр обер-лейтенант, веди себя спокойнее, — сказал по-немецки Илья. — Я понимаю, там, в блиндаже, тебе было приятнее. Но что поделаешь. Ты пришел на нашу землю, тебя никто не звал. А незваный гость — что кость в горле. Так уж, пожалуйста, потерпи… Шагай быстрее, глядишь, и отогреешься… Уже скоро мы будем дома, там сразу станет теплее…

Солдаты прислушивались к словам лейтенанта, смеялись, хоть плохо понимали, что он говорит. А немецкий офицер все еще возмущался, строил дикие гримасы. Ему явно не нравились такие именины…

Разведчики были уже неподалеку от покатых белых холмов, возле передовой линии, когда в том месте, где захватили «языка», поднялась стрельба. Застрекотали пулеметы. Небо осветилось многоцветными лентами трассирующих пуль. С визгом вонзились в него ракеты. Немец, дрожа от холода и страха, оглядывался, замедлял шаг, надеясь на спасение. Но его слегка подтолкнули автоматами, чтобы шел быстрее.

Оживленные, шумные и веселые, вернулись разведчики с ценной добычей. Через несколько минут офицера привели в штабную землянку.

Было далеко за полночь, но командир полка не спал, ожидал их. Поздравив с успешной вылазкой в тыл врага, он тут же приступил к допросу. Надо как следует побеседовать с этим «героем». Времени не так уж много. «Языка» придется ранним утром отправить в штаб дивизии, а может, и армии.

Офицер тем временем сидел возле железной печурки, пригорюнившись, мрачно, исподлобья косился на людей, которые входили и выходили из землянки. Он молча жался к огню, дрожа не так от холода, как от страха. Разведчики еще до того, как привели немца в штабную землянку, вытащили у него изо рта рукавицу. Лейтенант вернул ему очки. Тот водрузил их на длинный нос, чуть искривленный, как казачья шашка, с ненавистью посмотрел на стройного разведчика, который столь неожиданно притащил его сюда, и покачал головой…

Увидав перед собой старших офицеров, фашист стал размахивать руками, жаловался, что этот молодой человек и его люди вели себя с ним грубо, не по правилам, даже не позволили ему взять с собой шинель и шапку, а на дворе такой страшный мороз…

Командир полка выслушал жалобу сникшего обера. Пряча в усы лукавую усмешку, передал через переводчика, что это в самом деле невежливо со стороны разведчиков так грубо обходиться с гитлеровцами. И посулил, что в следующий раз, когда его бойцы отправятся в тыл к врагу, он прикажет им везти «языка» на лимузине…

До рассвета допрашивали пленного. Чуть свет его отправили в штаб армии, а лейтенант, смертельно усталый, поспешил в землянку, где отдыхали его друзья.

С его появлением все проснулись, окружили, стали допытываться, что сказал фашист и поправился ли «язык» начальству.

Кто-то вскипятил в котелке чай, развязал вещмешок и угостил лейтенанта чем пришлось. Затем подвинулись на верхних нарах, чтобы он мог поспать, пока еще тихо… Тут один из молодых бойцов обратился к нему:

— Товарищ лейтенант, говорят, до войны вы преподавали математику и немецкий язык. Где же вы научились воевать?

Илья Френкис, обжигая губы горячим чаем, улыбнулся.

— Понимаешь, Митюха, все это правда. Но воевать я научился лет с шести, в Меджибоже. Там на Буге стоит древняя крепость с бойницами, амбразурами. И мы, мальчишки, воевали целыми днями. Воевал и я, не подозревая, что эта наука мне еще пригодится…

Ребята весело смеялись, а он продолжал обжигать губы кипятком.

— Ну, пусть по-вашему, товарищ лейтенант, — не успокоился паренек. — А где же вы научились шутить, рассказывать веселые истории?

Илья пожал плечами и отодвинул от себя котелок.

— Понимаешь, друг, этого не объяснишь…

После долгой паузы продолжил:

— У нас все смеялись и шутили. Наши земляки утверждали, что десять минут смеха прибавляют человеку год жизни… А учились они у одного веселого человека, который давным-давно жил у нас и забавлял всех. Звали его Гершелэ из Острополья.

— А кто он был, этот весельчак?

Илья развел руками.

— Ну, как бы тебе объяснить, Митюха. Может, слыхал про такого — Насреддин из Бухары… Был в Средней Азии такой шутник, острослов, мудрец… Даже фильм о нем показывали…

— Конечно, слышал! Насреддин из Бухары… Он высмеивал баев, значит, кулаков, помогал бедным…

— Ну вот, такой же, примерно, был и у нас, в Меджибоже. И звали его Гершелэ из Острополья. Каждый народ имеет своего мудреца, веселого рассказчика… Вот и у нас он был. Давным-давно умер человек, а имя его навеки осталось в памяти народной…

Он неторопливо рассказывал о проделках и шутках своего знаменитого земляка, и молодые солдаты за животы хватались от смеха…

Лейтенант взглянул на часы.

— Да что мы тут разболтались! Спать надо! Скоро музыка фрицев заиграет и не даст выспаться.

Сбросил фуфайку, сапоги, взобрался на нары и вытянулся во весь рост, испытывая сладость отдыха. Его просили продолжить рассказ, но он махнул рукой:

— Другим разом, а теперь спать. Устал страшно. Спохватятся фрицы, что мы у них из-под носа выхватили столь важную персону, и такой сабантуй устроят, только держись!

Зима выдалась на редкость лютая. Мороз все крепчал, казалось, холоду конца не будет, а эти глубокие снега никогда не растают.

Лейтенант уверял, что после такой зимы им уже все будет нипочем. А когда окончится эта трудная и жестокая война, то тем, кто уцелеет, не страшно поселиться хоть и на Северном полюсе. Уверял: хоть нам и самим трудно, но морозы отлично заморозят фашистов, больше им уже не захочется зимовать в России. А тем временем бойцы укрепляли свои позиции, углубляли траншеи, хотя окаменевшая земля напоминала гранит, с трудом поддаваясь солдатским лопаткам и киркам. Все отлично понимали, что с наступлением оттепели враг с новыми силами обрушится на советские войска. То, что его остановили в донецких степях, на юге, и нанесли такие удары, заставили чуть не на всю зиму зарыться в землю, приводило фашистов в бешенство. Они постараются взять реванш.

Хотя зима тянулась как вечность, но и она подошла к концу. А когда подсохли дороги и настали теплые дни, тучи гитлеровских танков и самолетов, свежие дивизии, только что переброшенные сюда из других стран и фронтов, пошли в наступление и прорвали в нескольких местах линию обороны. Начались тяжелые бои за каждый клочок земли.

С большими потерями бойцы отбивали одну за другой танковые атаки. Перед траншеями, у самых брустверов, горели подбитые машины, валялись горы трупов хваленых немецких автоматчиков из тех, которые прошли всю Европу и здесь, на высохшей и потрескавшейся от жары донецкой степи, нашли свои могилы. Лишь час назад, а может, и того меньше, шли с автоматами в полный рост за броней они, эти белобрысые, озверевшие изверги с засученными рукавами, шли нахраписто, уверенно. Но далеко не прошли. Остались навечно лежать на дорогах и высохших травах…

Степь вокруг горела, дымилась, все содрогалось, скрежетало. Казалось, нет такой силы, которая устояла бы перед бешеным натиском фашистов. Полк стоял насмерть. Бойцы яростно сопротивлялись, то и дело переходя в контратаки.

Весь день на этом участке фронта не прекращались бои. Много раз наши доблестные воины отбивали атаки, поредевшие роты вступали в рукопашную схватку с врагом. Но силы таяли, ощущалась нехватка боеприпасов. Дороги отрезаны, и резервы не могли сюда пробиться.

Ряды защитников укрепления все редели. Не успевали выносить раненых, контуженых. Бескрайнее поле превратилось в кромешный ад — оно было перепахано бомбами, снарядами, усеяно осколками, трупами.

К концу дня связь с соседними полками окончательно прервалась. Справа и слева фронт был оголен, немцы продвинулись далеко вперед. Мин и патронов осталось считанное количество. Отрезанный от своих тылов и соседей, полк все же сражался. Однако всем было понятно, что он долго не удержится. Надо отступать. Но куда? Разведчики докладывали, что не смогли пробиться к своим. Всюду немецкие танки, автоматчики, десантники. Полк оказался в полном окружении. Надо попытаться пробиться через территорию, захваченную врагом.

Ночью, когда бой немного утих, командир собрал уцелевших офицеров в лощине, чтобы принять решение, как быть дальше. Объяснять обстановку не пришлось. Всем и так было ясно, что попали в ловушку, из которой необходимо вырваться любой ценой.

Похоронив убитых, люди соорудили носилки для раненых, а кого можно, устроили на уцелевших подводах, и глубокими балками и впадинами отправились в сторону Дона, к переправе, надеясь в пути соединиться с отступающими частями, чтобы с совместными боями вырваться из окружения.

Напрягая последние силы, неся с собой раненых, уцелевшие боеприпасы, люди шли степью, стремясь до рассвета выбраться из смертельного круга.