Учитель из Меджибожа - Григорий Полянкер

Хотел было вскочить, думая, что опасность миновала. Но кто-то крикнул, чтоб не трогались с места. Еще не заглохло эхо от взрывов, как над головой засвистели пули, скосили множество веток с деревьев. Это немцы сверху открыли по курсантам стрельбу из пулеметов.

От самолетов отрывались новые бомбы и летели на землю. Но, странное дело, он не слыхал ни воя, ни свиста. Видел разинутый рот и искривленное лицо старшины, который отдавал какую-то команду, но ничего не слышал…

Что же это значит? Неужели он оглох?

Илья вскочил с земли, когда другие стали подниматься. Все бросились бежать в конец двора к складам, над которыми взвился густой дым. Видимо, бомба угодила туда и что-то загорелось. Надо скорее тушить. Ведь там боеприпасы, оружие, горючее…

Кто-то тащил шланги, огнетушители… Илья на бегу бил себя кулаками по ушам, стремясь вернуть слух, услышать команду.

А со стороны города все отчетливее доносились гул, свист заводских сирен, неистовые гудки паровозов, сигналы пожарных, «скорой помощи». Слышался плач женщин, детей, их рыдания раздирали душу. «Война… война…» — стучало в висках. Не хотелось верить, не укладывалось в сознании. Но густой дым, зарево пожарищ, окутавшие полнеба, страшный рев вражеских бомбовозов подтверждали, что это так.

Примерно через час после налета пожар в огромном дворе погасили, и только головешки дымились. Илья взглянул на свой мундир, на недавно до блеска начищенные сапоги, и сердце его защемило. Но что поделаешь, когда пришлось вытаскивать из складов ящики, лезть в огонь? Не до мундира было!

Сказал бы ему кто-нибудь вчера, что утром придется тушить пожары в казарме, что подобное вообще возможно, он посчитал бы этого человека сумасшедшим.

Потушили пожар, Илья поспешил умыться, привести в божеский вид себя и свое обмундирование. На площади застрекотал громкоговоритель. Послышался сперва хрип, потом удар гонга, и туда со всех сторож бросились курсанты.

Затаив дыхание, напряженно смотрели на молчащий громкоговоритель в ожидании новостей.

Но странное дело! Вместо сообщения последних известий передавали бравурные марши и, как в добрые мирные дни, разносились по огромному двору, точно ничего не случилось, знакомые слова: «Если завтра война, если враг нападет…».

Рупор разрывался, хрипел, гудел снова и снова: «Если завтра война…».

Все стало ясно позже, когда выступил по радио Молотов. Уже несколько часов вдоль всей границы шла кровопролитная жестокая война. Вражеские бомбовозы громили порты, узловые станции, города и села. В некоторых районах немецкие танки вторглись на советскую территорию и рвались к жизненно важным центрам. Фашистские орды напали на нашу священную Родину.

Теперь все доморощенные «дипломаты» и упрямые спорщики притихли. Трубач протрубил боевую тревогу. К площади спешили курсанты, вооруженные винтовками и пулеметами. Знаменосцы вынесли боевое знамя, сняли с него чехол, и мягкий ветер подхватил алое полотнище. Оно гордо реяло над головами, призывая к бою, кровавому, тяжелому бою с сильным и жестоким врагом.

Суровые, сосредоточенные воины стояли, сжав в руках оружие. Веселые, задористые ребята, казалось, сразу повзрослели, возмужали…

Седоватый полковник, начальник училища, поднялся на наскоро сколоченную трибуну. Окинул суровым взглядом ровные ряды бойцов. Голос его чуть дрожал. Он говорил коротко, понимая, что больше, чем только что все услышали по радио, не скажешь. Всем было понятно, что речь идет о судьбе Родины.

Под красным боевым знаменем, преклоняя колени, люди принимали воинскую присягу. Четко и мужественно звучали ее слова. Отныне каждый понимал, что настало время, когда нужно на деле доказать свою верность солдатской клятве.

Загрохотали свежевыкрашенные грузовики, долгие месяцы стоявшие в конце двора. Захватив с собой немудреное солдатское имущество, вещевые мешки, все заняли на них места. Их повезут к старым лесам и дубравам. Там молодых офицеров распределят по воинским частям.

Колонна мчалась по главной улице. Вдоль тротуаров стояли толпы горожан, махали вслед руками, платками… На глазах у женщин виднелись следы слез. С болью смотрели они на молоденьких воинов и думали: сколько поляжет их в боях, не возвратится к своим матерям, женам, невестам!

Со всех сторон неслись напутственные возгласы — пожелания поскорее разгромить врага и вернуться с победой.

Никто в эти часы не оставался дома. Весь город, казалось, высыпал на улицы, на площади; все окружили репродукторы и чего-то ждали. Гремела медь оркестров.

Илья Френкис сидел на одном из грузовиков, смотрел на людей. Горький ком душил горло. Не верилось, что это война.

Он никогда не простит себе вчерашнюю оплошность. Иметь увольнительную записку и не побежать хоть на один час к девушке, которая с нетерпением ждала его! По отношению к ней это предательство! Как он искупит вину? Когда ее теперь встретит? Кто знает, на сколько разлучит их судьба и где они будут искать друг друга. А далеко отсюда, в маленьком местечке, ждут его мать и сестры. Он так был занят все это время, редко писал им. Они будут мучиться и страдать. Да и живы ли они? Ведь это так близко от границы. Немцы, наверное, уже бомбили там железную дорогу, а может, и само местечко…

Ни с кем не успел он проститься!

Чем больше отдалялся от города, который за эти месяцы стал ему до боли близким и любимым, тем сильнее ощущал трепет в душе. Он оставлял здесь частицу своего сердца.

В голове все перемешалось, томило плохое предчувствие. Но он считал, что уезжает не надолго. Война не затянется. Страна соберется с силами и обрушится на врага. Неделя, ну от силы две — и фашистские гады будут разгромлены. Ребята возвратятся назад с триумфальной победой, в почете и славе, а возможно, с орденами и медалями.

Люди, которые сейчас с любовью провожали колонну, встретят победителей уже не со слезами, а с торжеством и радостью. Иначе быть не может!

НЕ ВСЕГДА СБЫВАЮТСЯ МЕЧТЫ

Да, на сей раз пророчества внука Гершелэ из Острополья не осуществились. Ни через неделю, ни через месяц, даже через год эта война не кончилась.

Сведения о битвах, сражениях, которые Илья почерпнул на курсах, оказались детской игрой по сравнению с тем, что увидел и пережил за эти несколько дней войны. Все выглядело далеко не так, как писалось в уставах и инструкциях. Ни в одном предвоенном фильме, где изображались наступления, кавалерийские рейды и психические атаки с барабанами и трубами, не было ничего похожего на то, что происходило теперь.

В небе шли одна за другой вражеские эскадрильи, осыпая землю бомбами, поливая все вокруг пулеметным огнем, превращая кварталы в сплошные пожарища и развалины. По дорогам, по полям двигались колонны вражеских танков, а за ними шли белобрысые автоматчики с непокрытыми головами, с засученными рукавами. Трудно было определить, где линия фронта, где тыл, — все смешалось в смертельной неразберихе…

Казалось, не только люди, сама земля не выдержит этого огня.

Будь мудрецом, иди знай, как начнется эта война!

Илья Френкис с большим трудом нашел полк, куда его назначили переводчиком. Несколько раз полк вступал в бой с превосходящими силами противника и понес огромные потери.

Илья еще не успел представиться комполка, вручить предписание, как уже пришлось занять место в цепи контратакующих бойцов. Отбиваясь от вражеских автоматчиков, поспешно зарывались в землю, швыряли гранаты и бутылки с горючей смесью по танкам, которые словно из-под земли вырастали, появлялись то слева, то справа, то совсем позади… Он шел через пашни, где готовые вспыхнуть колосья били наотмашь по лицу, пробирался в глубь пылающих хлебов — там фашисты уже сбросили десантников.

Целые сутки не пил, не ел, не имея ни минуты передышки. А когда ночью бой немного утих, где-то на другом фланге обороняющегося полка захватили трех пилотов со сбитого «хейнкеля». Лейтенант поспешил в штабной блиндаж на допрос первых пленных…

Он растерзал бы этих подлых головорезов, излил бы на них свою жгучую ненависть. Но пришлось держаться, не подавать вида, что презирает их. Гитлеровцы должны увидеть перед собой лояльного русского офицера-переводчика, которому дано лишь одно право — переводить то, что захочет узнать у фрицев командир полка.

Мерзкие подлецы со свастикой на рукавах смотрели нагло, с противной ухмылкой. Они еще не утратили былого гонора, поглядывали на него и на всех, кто был в блиндаже, с сожалением — мол, недолго вам осталось жить на свете… Неважно, что не удалось вас убить, это сделают те, которые скоро вновь налетят… На каждый вопрос отвечали, как попугаи, заученными, стереотипными фразами: еще неделька-другая, и фюрер поставит Россию на колени, въедет на белом коне в Москву и все пойдет прахом. Капут России!

Еще горше становилось на душе, когда пленные хвастали дьявольской силой, стоящей за ними. Не жалели, что уничтожили столько городов и сел, столько невинной крови пролили. Они еще будут воевать против русских и заслужат у своего фюрера много железных крестов!