Учитель из Меджибожа - Григорий Полянкер

Еще горше становилось на душе, когда пленные хвастали дьявольской силой, стоящей за ними. Не жалели, что уничтожили столько городов и сел, столько невинной крови пролили. Они еще будут воевать против русских и заслужат у своего фюрера много железных крестов!

Илья переводил слово в слово все, что говорили пленные, перевел вопросы командира полка и комиссара. А по окончании допроса схватил винтовку, гранаты и бросился к бойцам, которые уже отбивали новую атаку. Фашисты неустанно рвались вперед.

За несколько дней беспрерывных боев лейтенант получил боевое крещение, научился воевать. Исчез страх перед надвигающимися танками. Он усвоил науку: не следует кланяться каждой дуре-пуле, врага можно бить, заставить бежать, поднимать руки в смертельном страхе. И хоть полк значительно уменьшился, поредел за эти дни, но стал еще более грозным. Люди стояли насмерть. Когда пришел приказ отступать, отходили скрытно, тихо, умело, прикрывая отходящих огнем.

Прошло еще несколько дней беспрерывных боев, и молодого лейтенанта-переводчика трудно было узнать. Он заслужил признание и уважение солдат, все время был с ними на самых опасных участках и не терялся в сложнейших условиях. Его не видели мрачным, угнетенным, он не утратил чувства юмора, не расставался с шуткой, и это придавало окружающим новые силы. Со стороны могло показаться, что это бывалый солдат, испытанный воин и служит в полку невесть сколько времени.

Круг его товарищей и друзей расширялся о каждым днем.

В эти тяжкие дни отступления солдаты нуждались в его веселом, добром слове, задористой шутке да еще в примере смелости и отваги! Там, где он появлялся, — в траншеях, блиндажах, на огневых позициях и просто на поле, в окопах, — сразу становилось легче на душе. После каждого допроса рассказывал подробности, сообщал, что пленные говорят и о чем думают. В таких случаях выпячивал наиболее смешные моменты, заставляя окружающих смеяться, — знал, что смех в это тяжелое время подобен душевному бальзаму. Подчас немного преувеличивал, помня, что доброе слово — лучшее лекарство от всех бед и невзгод.

Он много вынес из этих коротких разговоров с пленными фашистами, видел их насквозь, разгадывал мелкие душонки, отупевшие головы. Он смотрел на них живых вблизи, а его товарищи солдаты видели их на расстоянии и, главным образом, мертвых.

И все же как ни трудно и ни горестно было на душе, Илья старался не падать духом, хотя сердце подчас чуть не разрывалось от горечи. Многого из того, что он слышал от допрашиваемых нм головорезов, не рассказывал своим товарищам, чтобы не бередить живые раны; ему-то хорошо известно, что творят эти изверги в захваченных городах и селах, как жестоко расправляются с мирным населением и с теми, кто попал к ним в плен. Сердце обливалось кровью, когда думал о Меджибоже. Мать, сестры, родные и друзья, видимо, не успели вовремя уехать. А что теперь там, в Киеве? Где сейчас его девушка, эта светлая мечта? Немцев задержали в каких-то двадцати пяти километрах от города, на реке Ирпень. Оттуда прямой путь к столице. Людей эвакуируют на восток, может, и Рита со своими родителями уже вырвались, хотя отец ее и брат, наверное, ушли на фронт… Если она уехала с матерью, где же тогда ее искать и куда писать? Что можно теперь сделать для нее? Ровным счетом ничего! Он ведь находится в самом пекле сражений. Он солдат, и от него, как от сотен тысяч таких же бойцов, зависит судьба целой державы! И он обязан думать только об одном: остановить фашистскую мразь, не дать ей осуществить коварные замыслы и планы, отогнать от нашей священной земли!

Если этого не удастся сделать, если не нанести врагу смертельного удара, не добить его, то жизнь ломаного гроша не стоит! О каких невестах, свиданиях, родичах можно думать? Фашистские палачи оставляют за собой реки крови, руины и пожарища. Танковые колонны торопятся все живое сравнять с землей, превратить любимую Родину в пустыню, уничтожить, закрепостить все народы, превратить людей в рабов. Идет ожесточенная битва не на жизнь, а на смерть.

С тяжелыми боями, сдерживая бешеный натиск врага, полк отходил на восток. Там, где удавалось, он останавливался, зарывался в землю, снова вступал в бой, задерживал на какое-то время продвижение, кое-как пополнял свои силы.

И хотя полк сильно поредел, он с каждым днем сражался все яростнее и успешнее. Разобравшись в коварной тактике врага, бойцы и офицеры научились на поле боя громить, обескровливать гитлеровцев. Гранатами и немудреными бутылками горючей смеси уничтожали танки, обычными винтовками-трехлинейками образца девяносто первого года и пулеметами «максим» сбивали вражеские бомбардировщики. Прошло немного времени с начала войны, и уже трудно было узнать бойцов.

Близилась осень.

На широких просторах юга после ожесточенных боев врага остановили, и он стал быстро зарываться в землю. По ходу сражений можно было предположить, что ему придется зимовать в пустынных степях донецкого края, а это никак не входило в стратегические планы Гитлера.

Стрелковый полк, в котором воевал молодой лейтенант, прошел с тяжелыми боями сотни километров, выдержал все испытания, правда, потерял лучших своих солдат и офицеров. Полк остался верен до конца красному знамени, боевой воинской клятве.

Где-то неподалеку от Ворошиловграда он занял новые позиции, окопался. Каждый боец знал, что отныне ему придется сражаться за троих, мстить проклятым фашистам за тех, кто не дошел сюда.

За короткое время поредевшие батальоны со своим вооружением, обозами, пушками, машинами окопались, создав линию обороны. В трехстах метрах от выросших здесь траншей зарылся и враг.

Готовились к новому сражению. По всей видимости, оно начнется с наступлением весны.

Фашисты с нетерпением будут ее ждать, так как привыкли воевать, лишь когда устанавливается хорошая погода, когда просыхают дороги, чтобы техника не застревала в грязи. Гитлеровцы не терпят осенней распутицы и зимних холодов. Ведь они не запаслись теплой одеждой. Фюрер посулил, что через месяц-другой после начала воины солдаты отправятся по домам. Но вышло не но плану…

Завыли, закрутили холодные ветры, необычно рано в атом году пришла зима — жестокая, холодная, снежная. Таких уже давно здесь, на юге, не наблюдали.

Не иначе, как фюрер чем-то прогневил господа бога, и тог не помог ему добиться скорой победы над большевиками. К тому же русские обнаглели и воюют не по правилам. Виданное ли это дело, чтобы во время длительных дождей или метелей, когда вокруг ни зги не видно и фрицы дрожат от холода в своих траншеях и блиндажах, как дворовые псы в будках, то тут, то там нападают на них русские солдаты, разведывательные группы, а на тылы налетают партизаны, уничтожают, жгут все подряд, взрывают железнодорожную линию, рвут связь…

Нет, советские люди совсем не такие, как Гитлер представлял их себе. Он сказал, что немецких солдат будут встречать как дорогих освободителей с хлебом-солью, а их встречают повсюду свинцом, ненавистью и презрением.

«Да что же это, — жаловался новый пленный, — здесь, в глубине России, немецких солдат гибнет больше, чем во время боев! Кладбища растут, как грибы после дождя…»

Нет, такая война им не подходит! Зачем только втравили их в эту авантюру? Ничего похожего на то, что было в Австрии, Чехословакии, Франции… Видать, великий фюрер тут чего-то не домыслил… Застряли в этих степях, и кто знает, как унесут они отсюда ноги.

Приуныл фриц, опустил голову.

Радио сообщало, что на фронтах полное затишье. На юге — без существенных перемен. Идут поиски разведчиков, происходят мелкие стычки. Немецкие солдаты испытывают на своей шкуре, что это значит — «без перемен», «поиски разведчиков». Ни днем, ни ночью нет им покоя. Ни на переднем крае, ни в глубоком тылу. Небольшие группы глубокой ночью проникают в тыл, громят, уничтожают, захватывают в плен, жгут, нагоняя смертельный ужас…

Пылают склады с боеприпасами, оружием. Летят под откос вражеские эшелоны…

А там, на участке полка, молодой лейтенант-переводчик все чаще участвовал в допросе пленных. Смотрел на этих искаженных страхом «победителей» — грязных фашистских молодчиков — и в душе торжествовал.

Нет, это уже другие фрицы! Отнюдь не те, которых он видел в первые месяцы войны… Куда девался их гонор! Теперь во время допроса не вели себя так самонадеянно и нагло, как прежде. Они уже позабыли о белом коне, на котором Гитлер собирался въезжать в Москву. Эти молодчики вообще, оказывается, не жаждали войны… Им достаточно было того, что удалось расширить границы за счет многих стран Европы. Ну, а с Россией можно было и повременить…

Фриц запел совсем иную песню! Не тот, не тот фриц пошел! Вдруг стал поминать фюрера весьма неприятными выражениями. Злился на него, ругал безбожно, что он обманул немецкий народ, болтал все время о блицкриге, а тут приходится заживо гнить в русской земле, да к тому же неизвестно, чем все это кончится. Нет житья нигде — ни в окопах, ни в тылу, ни на дорогах! Иное дело было там, во Франции. А здесь? За все эти тяжелые месяцы войны фриц даже в ресторане или кафе как следует посидеть не мог! Нет, фюрер явно чего-то не учел… Болтал, болтал, что Красная Армия разбита, уничтожена чуть не вся русская авиация. А их бомбардировщики уже бомбят Берлин и Кенигсберг, порты Германии. Вот тебе и уничтожена советская авиация… разбита русская пехота… не существует больше Советской власти… Тут, на юге, красные то и дело предпринимают на разных участках стремительные атаки…