Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая - Анатолий Хлопецкий

Первой моею мыслью было найти того военного доктора, который был так добр ко мне. Я бы попросился к нему в вестовые, чистил бы ему сапоги, бегал в лавку за табаком и чаем… Я был уверен, что он не прогонит меня и будет хоть немного обо мне заботиться.

О том, как потом сложится моя жизнь, я не задумывался. Мне казалось, что стоит только найти человека, которому будет до меня дело, и все пойдет хорошо.

С такими радужными мечтами я, перекрестившись, зашагал по рассветным улицам навстречу встающему дню. Теперь я понимаю, что был очень похож тогда на лопоухого щенка, которого впервые выбросили из теплой конуры в большой незнакомый мир. Что этот мир вовсе не добр, мне очень быстро пришлось узнать на собственной шкуре.

Для того чтобы лучше понять дальнейшие события в Приморье, пришлось опять обратиться к историкам. Согласно их сведениям уже к октябрю 1919 года, выйдя из тайги, партизаны вернули себе позиции, утраченные в летних боях.

В октябре 1919 года интервенты вместе с белогвардейцами оказались вытесненными с побережья. Партизанский фронт приближался к Владивостоку.

Здесь зрело возмущение против наместника Колчака во Владивостоке, генерала Розанова. Однако преждевременное выступление военных могло спровоцировать ответные действия японцев. Надо было выступать всем дружно, а не по частям.

Отвечая на вопрос подпольщиков, как вести себя Владивостокскому гарнизону, Сергей Лазо, командующий всеми вооруженными партизанскими силами, писал: «Мы призываем части соблюдать спокойствие, не предпринимать никаких сепаратных выступлений… При данных условиях мы не считаем возможным какое бы то ни было выступление воинских частей во Владивостоке…»

Гарнизон города был полностью на стороне большевиков, но на Русском острове, запирая вход в бухту Золотой Рог, находились пока верные генералу Розанову части: офицерская школа, готовившая кадры для колчаковской армии, курсы унтер-офицеров, казармы гардемаринов.

Гарнизон Русского острова представлял собой опасную силу. Он мог и сыграть роль провокатора – начать боевые действия и призвать на помощь японцев.

Предполагалось направить гардемаринов на стоящий в бухте ледокол и взломать лед, отделяющий остров от города, чтобы сочувствующие большевикам солдаты не могли переправиться по льду во Владивосток.

Но, предупрежденный этими солдатами, Сергей Лазо один, без охраны, появился в казармах офицерской школы…

Придя в фотографию, Василий еще не успел сбросить пальто и отогреть замерзшие руки, как Петр Иванович бросился к нему с последним номером подпольной газеты «Коммунист»:

– Василий Сергеевич, голубчик, вы только почитайте – какие слова он им сказал, этим мальчишкам, гардемаринам! Как это «кто»?! Лазо, конечно, – командующий. Вот посмотрите…

Василий взял протянутый ему листок. «За кого же вы, русские люди, молодежь русская?» – прочитал он вынесенные в заголовок строки.

Он никогда не видел Лазо, не встречался с ним. Но под каждым словом, сказанным этим человеком, он мог бы подписаться с открытым сердцем. Он читал, и ему казалось, что это он стоит там, в казармах офицерской школы на Русском острове, и бросает в притихшую, но все еще враждебную толпу горячие слова: «Вот я пришел к вам один, невооруженный… Можете взять меня заложником, убить можете… Перед вами Владивосток – этот чудесный русский город, последний на вашей дороге. Вам некуда отступать: дальше чужая страна, чужая земля и солнце чужое… Мы русскую душу не продавали по заграничным кабакам, мы ее не меняли на заморское золото и пушки. Мы не наемники, мы собственными руками будем бороться за Родину, против иноземного нашествия! Мы грудью защитим нашу землю! Вот за эту Русскую землю, на которой я сейчас стою, мы умрем, но не отдадим никому!»

– Если бы там, на Русском острове, прислушались к Лазо, это многое бы решило: меньше крови бы пролилось, – раздумчиво сказал Петр Иванович. – Вон даже земская управа пошла на компромисс: обратилась к консульскому корпусу с нотой, что устранение генерала Розанова – это преобразование демократическое и не требует иностранного вмешательства как чисто русское дело.

– Должны прислушаться! – убежденно сказал Василий, и строка из Библии «В начале было Слово» невольно припомнилась ему. Он понимал с детства ее высокий смысл, но и в обычном бытовом значении горячо сказанное правдивое слово значило и решало многое. Ему по душе была эта забота о том, чтобы намеченный переворот прошел как можно бескровнее, даже если за этим крылось явное неравенство сил, которое было не в пользу большевиков: пока Приморье наводнено войсками интервентов, брать власть большевикам равносильно самоубийству.

Шапками японцев не закидать: в Приморье, как точно знал Василий, сосредоточено сейчас более 175 тысяч японских солдат. В открытом бою партизан ждет неминуемый разгром – это хорошо понимали и командующий партизанскими силами Лазо, и большевистское руководство края.

Сложность момента в том и состояла, чтобы на глазах японцев свалить генерала Розанова и в то же время не дать им даже малейшего повода выступить на его защиту.

– Тут ведь еще один веский довод есть в нашу пользу, – понизив голос, продолжал разговор Петр Иванович. – Из Омска по нашим каналам пришло, что Колчак разбит окончательно, захвачен и расстрелян. Нет больше за Розановым никого. Думаю, что и японцы это понимают.

Василий молча кивнул головой. Странное чувство охватило его при этом известии. Издевательская залихватская песенка, услышанная как-то на базаре от чумазого мальчишки-беспризорника, припомнилась ему: «…мундир английский, погон японский – правитель омский!» И хотя за время общения с капитаном Меньшовым он насмотрелся и наслушался всякого, да ведь не все же были такими, как этот капитан.

Были люди, искренне уверенные в том, что мир, в котором они жили до этого великого разлома, и есть настоящая, подлинная Россия, в которую теперь пришла беда («нестроение», как сказал, по другому, правда, поводу, отец Алексий). И они защищали эту свою Россию, страну своего детства и юности – монархию, на верность которой они присягали. И за эту верность Василий не мог их не уважать, хотя видел и правду их противников.

Он понимал, что Петр Иванович вряд ли одобрил эти его чувства, а спор по этому поводу был бы тяжелым и вряд ли привел к каким-нибудь результатам. И он промолчал.

Трудно сказать, как понял Кузнецов это его молчание, но он предпочел перевести разговор в чисто практическую плоскость: спросил, не замечается ли, по мнению Василия, какой-нибудь подозрительной активности японских военных – чего-нибудь такого, что свидетельствовало бы о подготовке к выступлению.

Василий сказал, что, судя по накладным, в город прибывает все больше оружия и боеприпасов, а еще вчера, спускаясь из переулка на Светланскую, он увидел отряд японских солдат, которые, судя по снаряжению, только что сошли в порту с корабля и направлялись в казармы.

– Да, японцы, видимо, не перестают втихомолку подтягивать подкрепления… Неужели все-таки не удастся избежать вооруженного столкновения? – раздумчиво заметил Кузнецов. И они еще раз занялись обсуждением обстановки в городе.

– Как только произойдет переворот, при управе начнет действовать наш Военный совет, – объяснял Василию Петр Иванович. – Ему-то, в сущности, и будет принадлежать фактическая власть.

И вот он наступил – последний январский день 1920 года. Даже человек менее осведомленный, чем Василий, понял бы, что надвигается что-то необычное: еще накануне среди жильцов гостиницы «Тихий океан» вдруг вспыхнули чемоданные настроения. В вестибюле появились тут и там скопления этих самых чемоданов – видавших виды, потрепанных и новеньких, кажется, еще сохранивших кое-где следы магазинной пыли. Их владельцы нервно расхаживали тут же в ожидании заказанных извозчиков или таксомоторов. Прибывающим шоферам или извозчикам отрывисто бросали: «В порт!» Оставшиеся переговаривались о том, как безумно подскочили цены на пароходные билеты: хочешь попасть на иностранный пароход – выкладывай полторы тысячи иен!

Во второй половине дня трамвай, в котором Василий ехал в свой фотосалон, внезапно встал, не доехав до своей остановки. Василий подышал на стекло, затянутое изморозью, и увидел, как по Светланской, пересекая трамвайные пути, шагают строем солдаты с красными бантами на груди. Над папахами грозно качались острия штыков. Проходившие по улице японские офицеры смотрели прямо перед собой с нарочито безразличными лицами.

«Началось!» – подумал Василий. Когда он добрался до фотографии, она оказалась закрытой. И хотя, разумеется, у него был свой ключ, ему вдруг показалось совершенно нелепым в такое время возиться в лаборатории.

Он не спеша, пешком вернулся в гостиницу, лег в постель и заставил себя рано заснуть, представив себе семинарию, до-дзе и качание блестящего маятника сэнсэя Сато.