Леонид Леонов. "Игра его была огромна" - Захар Прилепин

Ещё 21 февраля 1918 года Совет народных комиссаров издал декрет «Социалистическое отечество в опасности!», который постановлял, что «неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». Ранней весной по Москве распространяются страшные слухи, что новые власти будут расстреливать поголовно всех гимназистов.

Семья договаривается, что брат Боря отправится в Ярославскую область, в Ескино, а Лёна — переждать смуту к отцу. Мама Леонова, Мария Петровна, ещё надеется, что всё устроится и утрясётся. По уговору с матерью Леонид собирался вернуться назад осенью, чтобы поступить на медицинский факультет Московского университета.

Как мы видим, он ещё не думал связывать жизнь с искусством, будь то ремесло литератора или художника.

Леонид едет в Архангельск, но всерьёз вернуться в Москву ему удастся лишь через несколько лет, перед тем исколесив половину России от Белого до Чёрного моря.

Год поэтический

Жила новая семья Леонова-Горемыки в двухэтажном деревянном доме купца Тимофеева. Жена Максима Леоновича относилась к Лёне вполне приветливо.

На работу отец с сыном ходили пешком: до редакции было минут пять. Фасадную часть добротного каменного здания, выходившего на Соборную улицу, занимало отделение Русского банка внешней торговли, а в двухэтажной пристройке во дворе помещались редакция и типография газеты.

«Северное утро» в силу материальных причин закрылось, но Максим Леонович нашёл возможности для того, чтобы самому и в качестве издателя, и в качестве редактора незадолго до приезда сына начать выпуск другой газеты. Он называет её «Северный день», и 15 января 1918 года выходит первый номер издания.

Теперь настроение у Максима Леоновича совсем иное: и следа нет того ликования, что испытывали все год назад, когда произошедший в стране переворот на страницах его газеты именовали «чудом».

«При тяжёлых условиях современного нестроительства России приходится нам приступать к изданию нашего нового молодого органа. Вовлечённая в ужасную четырёхлетнюю, беспримерную в летописях человеческих бойню, наша исстрадавшаяся родина в конец разорена…» — так выглядело обращение к читателю в первом номере «Северного дня».

Добравшийся до Архангельска Леонид Леонов быстро освоил все смежные профессии в газетном деле: отныне он и корректор, и наборщик, и печатник, и журналист, и заведующий театральным отделом. (Исследователь творчества писателя Валентин Ковалёв сосчитал, что за год работы в газете Леонид, помимо стихов и прозы, опубликует 40 театральных рецензий, две рецензии на книги, две статьи о художниках, одну рецензию на симфонический концерт, одну рецензию на лекцию столичного лектора и два некролога.)

«Северный день» пишет об отделении Украины, о вооружённом подавлении забастовок в других городах страны — и вину за всё это возлагает, естественно, на новую власть.

В одном из мартовских номеров «Северный день» возмущённо сообщает: «Русско-финляндский договор характеризует ещё ярче, чем брестский, отношение Советской власти к русским интересам… <…> Согласно параграфу 15 финско-русского договора, подписанного 1 марта, „в полную собственность“ Финляндии поступает территория на Севере, принадлежавшая до сих пор России».

Одновременно издатели газеты считают своим долгом сказать: «Переживая такое тяжёлое время — время смуты на Руси, нельзя не отметить одного факта. Кому мы, граждане гор. Архангельска, обязаны за наше городское спокойствие? <…> Чья сильная рука сумела удержать и удерживает толпу, готовую ежеминутно перевернуть всё вверх дном? <…> За всё это мы обязаны нашим товарищам и гражданам матросам».

Вместе с тем «Северный день» позволяет себе опубликовать и обращение патриарха Тихона «О событиях дня»: «Тяжёлое время переживает ныне Святая Православная Церковь Христова в Русской земле: гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово и вместо любви Христовой всюду сеять семена злобы, ненависти и братоубийства».

В мартовские дни в Архангельске проходит крестный ход. В газете напишут: «…многочисленный крестный ход показал, что православный народ любит свою веру и свято чтит свои обычаи».

Взгляды Лёны и его отца того времени можно определить как правоэсеровские: при том, что правые эсеры уже находились с большевиками в конфронтации, а летом 1918 года решением ВЦИКа представители этой организации будут исключены из Советов всех уровней.

Но не будем забывать, что в самом Архангельске всё это время сохранялась старая структура администрации. Действовала городская управа, и влияние правых эсеров и меньшевиков в местном совете было очень серьёзным, что до поры до времени сдерживало большевиков в их деяниях.

Однако сама жизнь в Архангельске день ото дня становилась всё труднее. Горожане начинают бедствовать и голодать. Воцарилась невнятица с деньгами. Леоновская газета сообщала, что архангельские торговцы не берут «керенки», крестьяне же просто гонят покупателей с «керенками» прочь.

Леоновым не без оснований казалось, что страна буквально разваливается и наступают мрачные времена.

Двадцать первого марта 1918 года на первой полосе «Северного дня» появляется стихотворение Леонида Леонова «Хоругви».

Хоругвь, как известно, — особый вид знамён с иконами, носимых на длинных шестах во время крестных ходов.

Начинается стихотворение на высокой ноте: «Да. Я знаю, / В твоих первых походах / Окровавлены будут хоругви твои / И от края до края без начальных исходов / Лебединая стая / Пронесётся вдали. / Но за первые стоны / Будет песен так много… / Будет первою правдою ложь. /Ив пути твоём белом будут тоже уклоны…» Дальше стихотворение начинает путаться, сбиваться с ритма и заканчивается совершенно невнятно: «Будет новое нет. С вензелями твоими / Будет снова хоругвь моя. / Узорная. / Твоя».

Но если посмотреть, какое стихотворение напечатано над текстом Леонида Леонова, замысел публикации станет чуть яснее. Выше опубликован Фёдор Сологуб с откровенным плачем: «Умертвили Россию мою, / Схоронили в могиле немой! / Я глубоко печаль затаю, / Замолчу перед злою толпой: / Спи в могиле, Россия моя, / До желанной и светлой весны!»

Леонов нарочито заплетающимся слогом пишет о том же, что и Сологуб: об исходе лебединой России, о её нежданной смерти и о неизбежном воскрешении — в пору той самой желанной весны, когда можно будет вновь поднять узорные хоругви.