Три смерти Ивана Громака - Сергей Иванович Бортников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не могу говорить об этом… Пусть тот, кто прочтёт эту книгу, вспомнит страшный немецкий снимок, лицо Зои. И он увидит: Зоя – победительница. Её убийцы – ничто перед нею. С нею – всё высокое, прекрасное, святое, всё человеческое, вся правда и чистота мира. Это не умирает, не может умереть. А они – в них нет ничего человеческого. Они не люди. Они даже не звери – они фашисты. Они заживо мертвы. Сегодня, завтра, через тысячу лет их имена, самые их могилы будут ненавистны и омерзительны людям».
Вот так несколько чёрно-белых снимков, добытых в бою геройским советским парнем, удивили и изменили наш мир.
Правда, сам Громак узнал, кого убил на высоте 244.3, лишь двадцать два года спустя: рассказали боевые друзья, ранее считавшие Ивана погибшим. Оказалось, в штабных бумагах даже была сделана пометка о месте его захоронения – в братской могиле у деревни Потапово, где в августе 43-го героически сражались наши комсомольцы-добровольцы.
Давайте же вернёмся к ним.
Они это заслужили!
17
Пока Громак отлёживался в ХППГ[29] № 537, созданном год назад по приказу Главнокомандования для оказания срочной (и квалифицированной!) медицинской помощи раненым красноармейцам практически на местах сражений, родная комсомольская штурмовая, приросшая медико-санитарным взводом из 16 человек и ротой сапёров-кинологов с 72 служебными собаками, натасканными на обнаружение мин по запаху взрывного вещества, уходила всё дальше и дальше на запад, продолжая совершать подвиг за подвигом.
Особенно отличились её бойцы при строительстве моста через реку Зельвянку[30], несущую свои воды по территории братской Белоруссии.
Сначала ребята несколько ночей подряд таскали тяжеленные камни и укладывали их на илистое дно, затем – под непрерывным огнём вражеской артиллерии – по пояс в воде устанавливали рамные опоры…
И таки успели в отведённый срок.
А дальше была Польша: Покшивница[31], Варшава…
Следом за ней конечно же Германия, точнее, Западная Пруссия. И вольный город Данциг[32], где многие из комсомольцев-добровольцев встретили долгожданную Победу.
И даже Виттенберг[33], что на Эльбе.
Жаль, но больше в ту войну пути Громака с ними так ни разу и не пересеклись!
Но светлая память о боевых друзьях осталась в его широкой, щедрой душе навсегда.
И глубокая благодарность за их мужество и тяжёлый ратный труд – тоже.
Впрочем, не он один таков.
Генерал Насонов впоследствии напишет в своих воспоминаниях: «32 календарных года я был строевым командиром. Командовал многими инженерными подразделениями, частями и соединениями, но лучше или равных частей 38-му комсомольскому инженерному полку не было в моей практике…»
18
Библиотека в ХППГ была довольно приличной, и, как только дело пошло на поправку, Ваня начал налегать на художественную и – особенно – историческую литературу. Ох, сколько же всего он упустил за годы военного лихолетья!
Тем временем книгопечатные предприятия продолжали работать практически во всю мощь. Да и труженики советских издательств не сидели сложа руки. Переводили зарубежных авторов и своих не обижали – как маститых, так и начинающих. Огромное множество познавательных и увлекательных произведений было выпущено в новых сериях: «Искусство воевать», «История Гражданской войны в документах», «Смерть немецким оккупантам», «Великие борцы за русскую землю»…
«Кузьма Минин», «Дмитрий Пожарский», «Багратион», «Суворов» – эти книги пользовались среди раненых солдат бешенной популярностью. За ними становились в очередь, их берегли, лелеяли, чтобы не повредить-загрязнить, обложки обкладывали либо бумагой, либо тканью (перевязочного материала в госпитале хватало).
Дефицита яркого художественного слова в стране тоже не наблюдалось.
И хотя чуть ли не половина представителей творческого писательского цеха (1215 человек) ушли воевать на фронт, остальные не скупились на литературные шедевры. Михаил Шолохов и Константин Симонов, Эдуард Казакевич и Александр Твардовский – эти выдающиеся имена были у всех на слуху.
Последний из перечисленных уже написал стихотворение «Иван Громак», но наш главный герой, как говорилось, ещё ничего не знал о том, что он вошёл в историю…
* * *
Новый 1944 год в госпитале праздновали весьма бурно. Медработники втихаря глушили спирт, а после запускали в небо салюты из трофейных и отечественных ракетниц, а их пациенты довольствовались усиленным питанием и неограниченным количеством компота.
Рождество Христово тоже отмечали. Но не все. И в атмосфере ещё большей секретности.
Как, впрочем, и старый Новый год (Василия), и Крещение Господне…
После продолжительных зимних праздников Гершензон, совершавший традиционный утренний обход, надолго задержался у кровати Громака.
– Как ты, Ванюша? – поинтересовался он.
– Прекрасно, – отозвался ефрейтор и добавил: – В идеальной, можно сказать, форме!
– К бою готов?
– На все сто, товарищ военврач, – заверил Иван. – Вот только «Кочубея»[34] дочитаю – и вперёд в атаку!
– Увлекаешься историей? – полюбопытствовал хирург.
– Ну да… И Первенцева крепко уважаю. Как писателя, конечно.
– Хочу похвастаться, сынок: я лично с Аркадием Алексеевичем знаком…
– Ух ты! – широко распахнул глаза Громак. – Даже не верится… Завидно мне, Израиль Соломонович!
– Зависть – плохое качество, – улыбнулся Гершензон.
– Так ведь я по-белому… – серьёзно пояснил Иван.
– Это меняет дело… – И хирург пояснил: – Как спецкор «Известий», Аркадий Алексеевич приезжал к нам в госпиталь с целью написания статьи об одном геройском лётчике, но что-то у них пошло не так. Не сложилось, одним словом.
– Жаль… Как по мне, чем больше мы будем знать о наших героях, тем быстрее подойдёт конец этой проклятой войне.
Гершензон кивнул, а потом спросил:
– А тебе известно, что Первенцев – троюродный брат нашего великого поэта Владимира Владимировича Маяковского?
– Откуда?
– От верблюда! – пошутил хирург и неожиданно прочитал на память:
Я буду писать
и про то,
и про это,
но нынче
не время
любовных ляс.
Я
всю свою
звонкую силу поэта
тебе отдаю
атакующий класс.
Пролетариат —
неуклюже и узко
тому,
кому
коммунизм западня.
Для нас
это слово —
могучая музыка,
могущая
мертвых
сражаться поднять.
Немного помолчал и добавил:
– В своё время я всю поэму «Ленин» на память знал.
– Круто! – восхитился Иван и признался: – Но лично меня больше интересует другая литература. Проза… Аргументы, факты, история. Это куда важней разных сердечных воздыханий!
– Кому что, а курке – просо? – опять улыбнулся врач.
– Точно, – не сдавался Громак. – Всё это рифмование – не для моего ума. Может быть, не самого выдающегося, не
