Фашисты - Кирилл Викторович Рябов

Мимо проскочила машина УВО. Видимо, кто–то на базе нажал тревожную кнопку. Ткачёв свернул с дороги и зашагал через парк. Он был спокоен. Шёл и слушал пение птиц. В кармане заиграла мелодия Блантера. Ткачёв достал мобильник.

— Картошки купишь? — спросила Юля.

— Нет, — ответил Ткачёв.

Корыто

Оргазм был слабый, какой–то притуплённый, видимо, сказалось долгое воздержание. В последний момент Шуйский сдавленно, немного фальшиво застонал, не от удовольствия, а от желания себя подхлестнуть, чтобы как–нибудь обострить ощущения. Лера успела выскочить из–под него и сползти на пол. Шуйский, стоя враскорячку, выстреливал спермой на коричневый плед, которым был застелен диван. Он не мог отдышаться, сердце колотилось с перебоями. Лера надела трусы и выдохнула. Шуйский повернул к ней кипящее лицо.

— Извини.

— За что? — спросила она беззаботно.

На диван запрыгнула собачонка и стала слизывать сперму.

— Фу, — сказала Лера, раздражённо поправляя юбку. — Зоофилия какая–то. Ты так и будешь стоять?

Кряхтя, он выпрямился, встал и тоже натянул трусы. Его мятые штаны валялись посреди комнаты.

— Извини, что так быстро, — сказал Шуйский, потирая грудь в области сердца.

Лера опустилась в кресло, закинула ногу на ногу так, что юбка задралась, и закурила. Она была молода, но курила обычные мужские крепкие сигареты. Морщась, Шуйский натянул брюки. В промежности было влажно и прохладно. «Может, дать собаке вылизать», — подумал он равнодушно.

— Брось, — сказала Лера, выпуская дым кольцами. — Я и не собиралась кончать.

— Почему? — спросил он, глядя на её колени.

Шуйскому хотелось, чтобы желание вернулось, но его не было.

— Потому что не хотела.

— Тебе плохо со мной? — спросил он. Голос его не подвёл, не дрогнул.

— Нормально, — дёрнула плечом Лера. — Не загоняйся. Ты хороший человек.

— Но? — сказал Шуйский.

— Что — но? — спросила Лера.

— Я хороший человек, но… Мне показалось, ты не закончила фразу.

— Без всяких «но». Ты хороший человек.

— По–моему, я говно, — сказал Шуйский, жалковато хмыкнув.

Лера поёжилась.

— Холодно. Батареи чуть тёплые.

За окном темнело. Проехала снегоуборочная машина.

— Ты мне на юбку кончил, — сказала Лера. — Будет пятно теперь.

— Я постираю, — сказал он глупость.

Лера вдруг захохотала низким, блядским смехом. От этого смеха ему стало не по себе. Умолкла она резко, и Шуйский услышал, как за стенкой кто–то весьма умело начал играть на пианино.

— Давай выпьем, — сказал Шуйский. — Коньячку, а?

— Голова болит, — сказала Лера.

— Так вот как раз…

Он взял со стола бутылку и налил в два стакана.

— Меня тошнить будет, — скривилась Лера. — От коньяка давление понижается почему–то.

Он растерянно пожал плечами, смутился и залпом выпил оба стакана. Впрочем, там было мало, пришлось подливать.

— Иди сюда, — сказала Лера ласково.

Шуйский дёрнулся, но увидел, что она подозвала собачонку. Та запрыгнула Лере на колени, принюхалась и стала лизать юбку.

— Дурак ты, — сказала Лера весело.

Шуйский стыдливо поправил штаны в паху.

— Это я собаке, — уточнила она.

— Какой она породы? — зачем–то спросил Шуйский и прислушался. Пианино молчало.

— Кажется, гриффон.

Он выпил третью порцию коньяка. Сердце успокоилось. В голове прояснилось. Шуйский опустился на корточки и погладил Леру по ноге.

— У тебя руки холодные, — сказала она. И правда, её кожа покрылась мурашками.

— Я тебя люблю, — прошептал Шуйский.

— Я рада.

— Хорошо, что ты рада.

Стараясь не задевать кожу, он поднял юбку. У Леры были широкие белые трусы, под тканью треугольничком темнели лобковые волосы. Шуйский уткнулся в них носом. Вспомнил вдруг детский сад. Там был мальчик. Дурачок. Иногда он ни к селу ни к городу говорил: «Мамина пися пахнет селёдочкой». У Леры там ничем не пахло.

— Ты коньяк в «Пятёрочке» брал? — спросила Лера неожиданно.

— А что? — он поднял голову.

— Спиртом несёт.

Шуйский вернулся к её промежности. Что–то холодное ткнулось ему в ухо. «Собачий нос», — догадался он. Потом прозвенел колокольчик.

— Принеси мне мобильник, — сказала Лера. Ему показалось, что облегчённо.

Он принёс.

— Наташка написала, — сказала Лера и бросила телефон на диван. Собачка стремительно сорвалась с места, схватила мобильник маленьким ртом и притащила назад.

Лера вытерла собачьи слюни об обивку кресла.

— Через два часа вернётся. В кино пошла. Будет смотреть фильм. Про коварство и любовь.

Она ухмыльнулась.

— Два часа, — сказал Шуйский. — Чем займёмся?

Он прислушался к собственным ощущениям. Желание вроде бы возвращалось. Но это не имело значения. Шуйскому достаточно было провести эти два часа просто сидя у Леры в ногах.

— Расходиться пора, — сказала она устало. Затем подмигнула и высунула язык.

— Почему? — спросил Шуйский, вновь опускаясь к её промежности.

— Потому что поздно уже. Тебя жена ждёт. А мне завтра к первой паре.

Она одёрнула юбку.

— Ладно, — согласился Шуйский. — Когда увидимся?

— После сессии. Дашь мне денег?

— А, да…

Он засуетился, убежал в прихожую, где висело пальто, вернулся с кошельком и отдал Лере почти все деньги, что у него были. Она не стала считать.

В кармане зажужжал телефон. Это была Алла. Жена.

— Я скоро, — сказал он смущённо.

— Бумаги купи туалетной! — успела крикнуть она.

Лера засмеялась.

— Говорю же, жена ждёт.

— Да чтоб ей провалиться! — процедил Шуйский.

— Иди, я тут приберусь, — сказала Лера после долгого молчания. — Я сама позвоню.

Он надел пальто, повертел в руках шляпу и нахлобучил на голову.

— Только не переживай, — крикнула Лера из комнаты. — Я же говорю, ты хороший человек. Правда–правда.

— Правда–правда, — повторил он тихо.

На улице порыв ветра с дождём и снегом сорвал шляпу с его головы. Шуйский неловко подпрыгнул, схватил её, смял, подержал в руках и отбросил в сторону.

* * *

— Бумагу купил? — спросила Алла.

Он стащил грязные ботинки.

— А шляпа где? Украли?

Её узкое лицо было облеплено какими–то серыми ошмётками. Шуйский присмотрелся.

— Маска, — сказала Алла. — Чего вылупился? Из яблошной мякоти.

— Яблочной, — поправил Шуйский.

— Яблочной–хуяблочной. Бумагу, говорю, купил?

Он достал из сумки два рулона «54 метра». Однажды жена измерила рулон линейкой и выяснила, что не хватает полутора метров. Стала писать жалобы. Куда? Кому?

Шуйский заглянул в комнату Павлика. Сын, дёргаясь своим жирным телом, убивал людей на экране компьютера.

— Здравствуй, сын. Как дела в школе?

— Погоди–погоди, зажали меня, зажали! — крикнул Павлик.

Потом Шуйский сидел на кухне и ел свой ужин. Пюре, биточки, капустный салат. Пришла Алла.

— Ты лысеешь, — сказала она. — Я сейчас увидела со спины.

— Да? — Шуйский потрогал макушку. — Как жаль.

— Приезжал Денис. Смотрел трубы. Замена примерно двенадцать тысяч. Без ремонта.

— Что? Какие трубы?

— В ванной же, в ванной! Вода ведь текёт на пол. Ты забыл? Вторую неделю нормально не помыться.

— Ах, да, в ванной.

— Ну, а чего спрашиваешь?

— Я устал. Устал ужасно.

— Так вот. Стену надо долбить. Там весь кафель отвалится. Потом ещё ремонт надо будет делать. Денис, между прочим, готов и ремонт сделать. Позже.

— Позже, — повторил Шуйский, глядя на биточек. — Позже.

— Он готов завтра приехать.

— Завтра.

— В пятницу поведу Павлика в клинику, показывать его фимоз.

— Фимоз, фимоз, — пробормотал Шуйский.

— Я не знаю пока, сколько будет стоить операция. Но примерно пятнадцать тысяч. Там ещё надо будет исправлять искривление.

— Исправление, искривление.

— Любаша ещё написала. Приедет во второй половине декабря. Тебе надо к Павлику в комнату переехать,