Сокровища Рейха - Томас Гиффорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Значит, именно тогда вы видели ее в последний раз?
– Да, именно тогда я видел ее в последний раз.
Битый час Питерсон расспрашивал меня о каждом моем шаге с момента возвращения в Куперс-Фолс: в котором часу прибыл, о чем говорил с Полой при первой встрече в библиотеке, каким образом мы обнаружили тело Сирила, о чем беседовали в ночь убийства, как нанесли визит Бреннеру. Он то и дело задавал встречные вопросы, проверяя и перепроверяя мои ответы, после чего переключился на Артура. Затем он попросил кратко рассказать о фашистской деятельности моего деда, потом о моем отце: его карьере, женитьбе, взглядах, героической гибели. И так снова и снова. Что мы делали, войдя в библиотеку? Кто из нас первый увидел Полу? Обыскали ли мы как следует помещение библиотеки? Не нашли ли чего-нибудь еще кроме металлического ящика?
– Вы понимаете, что это означает, джентльмены? – Питерсон сел и сунул в рот сигару. – Это означает, что перед нами встает проблема, вот что это означает! Это означает, что моя жена будет очень недовольна, поскольку мне придется сегодня работать всю ночь. Это означает, что в нашем городе действует убийца, который за пару дней уже отправил на тот свет двоих. Я хочу сказать, нет смысла притворяться, будто нет никакой связи между этими двумя убийствами. Верно я говорю? Верно. Таким образом, мы имеем дело либо с каким-то психопатом, либо с человеком, у которого имеются на это весьма веские мотивы. – Он сделал эффектную паузу, раскурил сигару, глядя на нее, как на давнего друга, имя которого никак не мог вспомнить. – Лично я не думаю, что это какой-то психопат. Любой, кто придет к подобному заключению, сам должен быть идиотом. Нет, у кого-то были вполне основательные причины убить двоих, казалось бы, безобидных людей. Выходит, для того, кто их убил, они не были такими уж безобидными, верно я говорю?
В этой обыденной обстановке все происходящее казалось нереальным, действовало на нервы: убийство – настолько невероятная вещь, что рассудок просто отказывался его воспринимать. Сирил мертв. Пола мертва. Бред, да и только!
– Дальше. Что может означать пропажа документов? – продолжал Питерсон.
– Я устал, – сказал Бреннер. – Обязательно строить ваши гипотезы в моем присутствии?
– Мне нужен ваш совет как адвоката. Потерпите немного.
Артур в ответ только тяжело вздохнул.
Взглянув на меня, Питерсон повторил вопрос.
– Тот, кто убил Полу, забрал и документы, – ответил я.
– Выходит, ее убили из-за них? Из-за этих документов?
– Надо полагать, да.
– Значит, кое-что нам уже становится ясным? – спросил Питерсон.
– Пожалуй, – согласился я.
– Итак, мы пришли к выводу, что Полу Смитиз убили, потому что кому-то понадобилось заполучить какие-то старые нацистские документы. Ее убили, потому что, не исключено, ей стало известно содержание этих бумаг. Ее убили, потому что… для кого-то было выгоднее, чтобы она была мертва.
– Послушайте, Питерсон, все это напоминает странный вид психотерапии. Меня тошнит от нее.
– Купер, кто-то оборвал жизнь вашего брата и Полы Смитиз. Лучше уж пусть вас тошнит, но мы должны докопаться до истины, просто обязаны! – Он стряхнул с сигары в стеклянную пепельницу столбик пепла. – Почему убили Сирила?
– Понятия не имею, – ответил я.
– Потому что ему было известно об этих бумагах. Именно из-за них он и приехал домой. Поэтому и вас вызвал. Помните: «Семейному древу нужен уход»? Но его убили, прежде чем он успел встретиться с вами, прежде чем он успел поговорить с Полой. Тот, кто выпивал с ним, тот и убил его. Кое-кто знал о его приезде. Вы знали. Пола знала. Теперь Полы не стало. Сирила тоже, и вы, судя по всему, также должны были сейчас лежать мертвым в снегу на висконсинском шоссе. Ага, наконец-то это вызвало у вас интерес, не так ли? Кто бы ни был тот, кто покушался на вашу жизнь, он является соучастником в этом паскудном деле, и ставлю на карту все деньги моей жены, что я прав.
Наконец допрос закончился. Артур устало пожелал нам спокойной ночи и, сгорбившись, с поникшей головой, шагнул в снежную пучину. Питерсон проводил меня до двери.
– Будьте осторожны. Я хочу, чтобы вы дожили до конца всей этой истории.
Я кивнул.
– Завтра предстоит тяжелый день. Возможно, мы получим какие-нибудь сведения из Буэнос-Айреса. Завтра же вскроем этот ящик. – Он хлопнул меня по спине. – Серьезно, Купер… Я очень огорчен смертью Сирила и Полы. Я тоже не совсем бесчувственный. Но это вызывает у меня азарт, и я ничего не могу с собой поделать. Такой уж характер. И вас мне жалко. Жалко, что вам приходится пройти через все это. Честное слово. Хотите, я отвезу вас домой? А может, вам лучше переночевать в гостинице?
– Нет, поеду домой. Возьму в гараже свою машину и вернусь к себе.
– Тогда увидимся утром. Надо организовать похороны. Надеюсь, Дэнни хоть как-то сумел утешить мать Полы. Боже, мне предстоит долгая ночь!
Я действительно зашел в гараж взять машину. Арни стал объяснять, что случилось с отопительной системой, но это больше не интересовало меня. Мне хотелось одного: поскорее добраться до дому.
Меня тянуло в наш большой дом. Я стоял за столом деда, глядя на кресла, в которых еще вчера вечером мы сидели с Полой.
«Чего она ждала от жизни? – думал я. – Как собиралась ее устроить? Должно быть, ей хотелось выйти замуж за Сирила: наверняка таковой ей виделась конечная цель. Муж погибает в Лаосе, а в лице моего брата она находит великодушного спасителя – первая любовь, юношеская мечта каким-то образом становится реальностью. И вдруг жизнь Сирила обрывается внезапно, бессмысленно и жестоко, и Поле предстоит пережить этот новый удар судьбы. Успела ли она по-настоящему осознать эту потерю, чтобы снова начать искать какой-то выход? Я обнимал ее и целовал, зная, что она в отчаянии. Мне хотелось утешить ее, дать понять, что есть человек, на которого она может положиться в горестный час».
Мне вспомнилась ее шотландская юбочка с огромной английской булавкой. Я испытывал к Поле теплое чувство. Благодаря ей я понял, что для меня еще не все потеряно. И вот кто-то задушил Полу, закрыл ее глаза и устроил так, чтобы именно я обнаружил труп. Это была безумная жестокость, и она вызывала боль в груди, растерянность, гнев и ненависть, но к кому?
На глаза у меня навернулись слезы. Я оплакивал Сирила, Полу, себя…
Пройдя на кухню, я приготовил кофе. Какая-то железяка по-прежнему колотилась о заднюю стену дома. Вернувшись в библиотеку, я уселся в кресло деда. Снаружи завывал ветер. Я снова поднялся, прошел гостиную и огромный гулкий коридор, по пути заглядывая в каждую комнату, всюду включая свет… Общая столовая, вторая гостиная, музыкальный зал, оружейная. Я постоял в музыкальном зале, разглядывая фотографии, расставленные на застекленных шкафчиках…
Мой отец в теннисном костюме: белые полотняные брюки, теннисный свитер с завязанными на шее рукавами, белая рубашка, распахнутая на груди. Он пожимает руку звезде немецкого тенниса фон Грамму, необычайно красивому блондину, голубоглазому арийцу.
Мать… На мой взгляд, она была самой очаровательной женщиной из тех, кого мне когда-либо приходилось встречать. В музыкальной комнате висело бесчисленное множество ее фотографий. Мне было всего шесть лет, когда она погибла во время бомбежки. Я даже не уверен, помнил ли я ее вообще. Не по этим ли фотографиям складывалось мое представление о ней? У нее был крупный, тонкий и прямой нос, волнистые светлые волосы и несколько угловатая фигура. На фото, сделанных на пляже в Каннах, видно, что у нее были длинные стройные ноги, плоский живот и упругие маленькие груди. Взгляд дружелюбный, и она смотрела прямо в камеру без всякого стеснения, без какого-либо самолюбования. На другой стене висел ее огромный портрет, написанный маслом моим отцом. Она была изображена в лиловом вечернем платье с глубоким вырезом. На лице обычное, характерное для нее выражение отрешенности, будто она смотрит куда-то поверх отца, на кого-то, кто стоит в дверях. Мой отец был очень талантлив как художник, и его любовь к ней выразилась в этой картине.
Ни отца, ни матери уже не было в живых. Хрупкая белокурая девчушка на фотографиях: то веселая, то тихая и серьезная, иногда сосредоточенно глядящая на маленького терьера у ее ног, – моя сестренка Ли, вылитая мать. Ее тоже нет. И только я, горестный неудачник, остался доживать свой век в одиночестве.
Я снова вернулся в библиотеку.
Раздался телефонный звонок. Звонил Артур Бреннер.
– Я подумал, вдруг ты уже дома и еще не лег спать. – Судя по голосу, он чувствовал себя еще хуже. – Я вожусь со своим фарфором и по твоему совету пью горячий пунш. Сейчас тружусь над тем, что должно увенчать всю мою работу в этой области: создаю копию «Атаки Флауэрдью». Ты знаешь эту историю? – Он явно хотел отвлечь меня от моих мыслей.