'Млечный Путь, Xxi век', No 3 (40), 2022 - Леонид Александрович Ашкинази

к первому. Сравнил: ан нет, не одно лицо - слева округлое, морщинистое, справа - лошадиной конфигурации, с усищами, как у моржа. С животом - на две полши с прицепом в дюжину пива.

Ба! Да это Жорка-летун. Возвернулся, видать. В самый разливной час. Почту разбросал по становищам, и сюда - орден обмывать!

К моменту вылета, выгребая по зорьке на посадку, я заметил, что и вертолет набрался до отключки: лопасти качались, точно пьяные, мотор чихал и отплевывался, будто вот-вот блеванет.

Жорка взгромоздился в кожаное, подпрыгивающее как на рессорах кресло водилы, и минуту спустя на пару с матерком поднял усыпляющую ритмичным покачиванием люльку в воздух, взял курс восточнее, в сторону сопок, на лагерь геологов, ищущих какую-то мифическую, небывало богатую Золотую жилу Сибири. По поверью, она проходит чуть ли не по поверхности земли и не далее чем в трехстах километрах за Киренском. Но места там нехоженые, лешим и водяным оберегаемые, поднадзорные, как в глухую старину по неписаному правилу бирючьей жизни: тайга - закон, медведь хозяин... 

2. Старатель

...Я очнулся. Вдали догорал "почтарь". Заломленные лопасти жалко поскрипывали на ветру. Утренник порывисто раздувал огонь, метил мою продымленную одежду колкими искорками. Вероятно, от их колючих укусов я и пришел в себя.

- Жорка! Жорка!! - позвал я.

Ни звука в ответ.

- Жорка, мать твою!..

Тщетно.

Искореженное железо, охваченное затухающим пламенем, раскалено постанывало - не подпускало, захоти даже покопаться в его механических внутренностях. Громыхнул взрыв, и все стихло, только опаленная хвоя осыпала на луговину пахнущие йодом иглы кедрача.

Невдалеке я приметил ручей. Решил пробираться к нему. Но подняться - ни в какую, слабо мудаку опереться на правую ногу. Догадался - "вывихнута". Резкая боль, как подсечкой, сбила меня наземь. Я упал на спину. Запрокинутыми за голову руками цеплялся за стебли кустов и попробовал ползти к ручью. Разрыв-трава помогала как валик. Она скользила под лопатками и выхлестывала сзади.

Полусмертное в своей безысходности состояние. А все, что окрест, слышится, воспринимается, контролируется разумом. Перешептывание голубичника с багульником. Неторопкий перестук дятла, выговаривающего неведомо кому, если не мне укоризну: "так его! так его!" А подними глаза к небу, гляди, там в частоколе ветвей болтливая ронжа, таежная сплетница, любительница подсматривать за чужими мучениями. Стерва, подглядывает и за мной. Зрячие ее бусинки посверкивают любопытством. Вот сейчас взмахнет крыльями и понесет новость по своей глухомани, зачастит на птичьем языке: "Свежее сообщение для рубрики "Пьянству - бой!"

"Ох и налетаться тебе предстоит, коллега! Надорвешься от крика - телеграфа-то нет!" - подумал я некстати и усмехнулся. У меня тоже телеграфа нет. Да и рации. Да и Жорки-летуна, надо полагать... Никого нет... Да и меня самого, наверное, теперь, после крушения вертолета, тоже нет. Ни для кого... Ничего... от меня не осталось... ни для кого...

Я попытался стянуть через голову свитер, травящий легкие гарью и сковывающий движения. И тут, когда с усилием приподнялся, на плечо мое легла тяжелая рука.

- Паря!.. без этого... надорвешься! - басовитая хрипотца остановила мою борьбу с липкой от пота одеждой.

Я уставился на незнакомца, неведомо откуда возникшего передо мной.

Здоровенный бугай, под метр девяносто, заросший буро-серебристой бородой, с длинными, сединой побитыми волосами, перехваченными по лбу тесемкой, сплетенной из трав, с вкраплениями мелких цветков. Под ней - символом третьего глаза, что ли? - высвечивала золотистого отлива медаль с изображением человека. Одет он был в лосиную доху, но не магазинную, ширпотребную. Без тканного шелком по вороту и обшлагу узора разных оттенков радуги, не отороченную беличьими хвостами, грубую, самодельную, будто выкроенную по наитию, а не по лекалу.

- Ты - кто? - спросил я.

- Хозяин...

- Чего-чего?

- "Человек проходит как хозяин необъятной родины своей". Не слышал?

- Слышал. Но сейчас это не поют.

- Оскудела родина на человека?

- Сейчас поют - "Ландыши..." Ты сегодня мне принес не букетик вшивых роз, а совсем простые ландыши. Ландыши, ландыши - женский цветок, бабьего лета привет...

- У нас тут без баб. А что до лета... Зима-лето, лето-зима, все одна сатана, без сроков и зачетов по выработке.

- Из зэков? Слышал: там, за бугром, в Катанге, Сталин чуть ли не весь район замастырил сплошняком в лагерь. Хрущев проволоку снял, Брежнев сказал: "Живи! Но в столицы не рыпайся!"

- Что слышал, то и забудь. А то припомнят - "слышал". И заруби: кум - тайге не хозяин.

- Расконвоированный?

- Старатель.

Таежный скиталец присел на корточки и, придерживая меня за колено, стянул с правой ноги унт, сшитый из обычного сапога, обтянутого по голенищу собачьим мехом. Распорол штанину ножом.

- Ого! - удовлетворенно произнес в густой волос бороды. - Эко тебя потрепало, баллов на восемь. Но ничего, держись, "мастер", мы тебя с рифа сдернем.

И дернул, черт, так дернул за пятку, что брызги из глаз, в ноздрях пар, а в штанах мокро.

- Ух-х! - выдохнул я от неожиданности.

Незнакомец взвалил меня на плечо и, сопровождаемый зубным скрежетом и постаныванием, двинулся в путь, грузно ступая по податливому зеленому насту.

Сквозь кипень мозгов до меня глухо доносилось:

- Береги косточки, "мастер". Растрясу. На суше мили на километры мерят, по-мужицки. А километры - тряские, холера! Держись!

Увесистая лапа добытчика легла мне на крестец и ершистый лосиный ворс опалил щеку.

Я держался, сколько мог. До... провала памяти.

3. Таинственная медаль

Тяжкие удары колуна раскололи дремотную тишину. Я открыл глаза. Осмотрелся, не сдвигаясь с лежака. Надо мной потолок, в замысловатых тенях, расцвечиваемый коптящими фитильками, плавающими в дурно пахнущем жире. Громоздкая печь, выложенная из валунов, пыхтела, переваривая смолистые чурки. В углу бивни мамонта - зловеще скалящиеся костяные дуги. В центре стол с искрящим светильником. Срублен из расколотых стволов. Вместо стульев по периметру от стола расставлены двухохватные чурбаки, массивные, тяжеленные, как и все в этом матером зимовье.

На одном из них, у моей левой руки, находился березовый туесок с какой-то маслянистой жидкостью. Пригубив, я догадался: медовая настойка.

Проснулся я освежевшим, с ощущением прибытка сил, разносимого во мне каким-то непонятным, колдовского звучания, голосом. Вроде бы моим собственным, но по рождению телепатическим. "Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе. Не убивай. Не прелюбодействуй. Не кради".

С некоторой оторопью подумал: "Десять заповедей." Откуда здесь Библия? Где проигрыватель? Пластинки?

Протянул