'Млечный Путь, Xxi век', No 3 (40), 2022 - Леонид Александрович Ашкинази

Ефим ГАММЕР

СТАРАТЕЛЬ

Вступление 

Старт этой истории был дан весной 1969 года, когда возле кинотеатра "Рига" я встретил первого помощника капитана латвийского парусника "Капелла" Анатолия Данилова.

Я неоднократно писал о "Капелле", бригантине лебединой красоты и грации, где стажировались и проходили практику курсанты мореходного училища. Часто на ней бывал, выходил в рейсы. Так что знакомство с Анатолием Даниловым было у меня не шапочное, а устойчивое, более того, подкрепленное в кафе сотней-другой граммов забористого коньяка.

Слово за слово, и в очередной раз охватив пальцами индюшечье горлышко графинчика, я целенаправленно, но не настойчиво, не вызывая подозрений, принялся выводить воспоминания моего собеседника к давнему пожару на "Капелле", в секретных документах - "поджогу".

В январе 1953 этот "костерчик" взбудоражил всю Ригу, потом подзабылся. Но меня, тайного собирателя материалов о "деле врачей" и намерениях Сталина выслать всех евреев страны на Дальний Восток, он продолжал интриговать и весной 1969 года. Тем более, что искру, из которой возгорелось пламя, высек не кто-либо, а штурман Вовси, который в детские мои годы жил в Риге по соседству на Домской площади.

Восстановим хронологию событий.

13 января в газете "Правда" была помещена статья "Убийцы в белых халатах".

14 января на борт "Капеллы" поднялись люди из ведомства Берии, чтобы арестовать старпома Александра Вовси, племянника, может, и однофамильца основного фигуранта по делу кремлевских заговорщиков-космополитов.

На вежливый стук в дверь из его каюты высунулись длинные языки пламени. И комитетчикам пришлось бороться не с инакомыслием, а как и всем прочим, включая Анатолия Данилова и его однокашников-курсантов, с огнем.

Когда же они справились с нежданной напастью, выяснилось: "Чиф" (на морском жаргоне - старпом) исчез-растворился.

Недремлющее око по тем, вправленным в ГУЛАГ временам, не любило, чтобы от него ускользали неведомо куда. Помигало оно от огорчения, поморзячило по известному адресу красным огоньком и... И в папке под грифом "хранить вечно!" был похоронен протокол о сознательном, во избежание ареста, самоутоплении подо льдом Даугавы старшего помощника капитана учебного судна "Капелла" Александра Вовси, уличенного в преступных сношениях с Джойнтом и московскими профессорами вредительского толка.

Филькина грамота, написанная вилами на воде, не могла, разумеется, разъяснить ситуацию. Шли годы. Но положение не менялось. И в 1969-м, с той же степенью вероятности, как и шестнадцать лет ранее, никто не имел представления, что в действительности приключилось с Александром Вовси.

Мой расчет на Анатолия Данилова, в студеную зиму пятьдесят третьего практиканта-курсанта, тушившего с кагебешниками пожар, не оправдался.

И, следовательно, тайна, которая окружала имя племянника профессора Вовси (либо однофамильца) и впрямь становилась достоянием вечности...

Но...

Но тут-то и начинается моя история...

Где?

В Восточной Сибири, куда я махнул, уволившись из своего "Латвийского моряка", за романтикой и на заработки.

Там, в таежном городе Киренске, на острове, омываемом двумя реками, Леной и Киренгой, в районной газете "Ленские зори" я нашел себе надежное пристанище.

- Приехал за романтикой? Пожалуйста, этого добра у нас навалом, - сказали мне в редакции.

Командировочное предписание в зубы - и катись по таежным падям, кедрачом и багульником поросшим. На пару-тройку дней. Когда и на неделю. В особенности, если подфартит и пристроят тебя вроде "живого" груза на вертолет. На нем в любую глушь заберешься - не заблудишься: хучь в потаенные дебри к охотникам на соболя, хучь к собирателям лекарственных трав.

Взгромоздился на вертолет, и забудь о земном своем, технологическом веке, выкормленном электричеством и дашавским газом: довезут, под свист и скрежет пропеллера, куда и за сто лет хождения по заповедным тропам не доберешься.

Лети и радуйся жизни. Строчи в блокнотике - что заблагорассудится, не думая о цензоре и проходимости в печать.

1. В гостях хорошо, но дома... 

На днях наша редакция получила секретную телеграмму из Москвы, такого приблизительно содержания: профессиональный охотник на соболя Албай Красноштанов представлен за меткость при попадании в глаз маленьких зверюшек к ордену Ленина.

Мне выделили персональный вертолет и дали распоряжение: без очерка о замечательном снайпере и не возвращайся. Я и не думал возвращаться без очерка.

На подлете к его сторожке пилот сбросил за борт шторм-трап, и я сошел на землю, как ангел, по веревочной лестнице. Вертолет же мой, персональный, отправился в дальнейший путь, по почтовым своим надобностям.

Герой моего очерка то ли прослышал, то ли нет о награждении, но пил, будто прослышал, - напропалую.

Меня он приветил доброй улыбкой, настоянной на открытом русском лице, узких монгольских глазах и редкой, волосок в сантиметре от волоска, щетине чукчи.

- Входи, друг-человек, гостем будешь! Хочешь разговор, пожалуйста, - с открытым сердцем. Хочешь жену, бери, - с открытой душой. Друг-человек мне брат-человек. Что Бог послал - кушай-пей, чем жена богата - прими-возлюби.

После третьего стакана охотник уже насильно вталкивал мне на колени свою нержавеющую красавицу.

- Бери! Денег не стоит!

- Нет, - мямлил я, не могу, мол, без любви и дружбы.

- Бери! Такой обычай! Народы Севера, паря.

Видя мою нравственную неуступчивость, Албай Игнатович снял со стены, с гвоздя, свою знаменитую "тузовку", винтовочку малокалиберную. И ствол навел на левый мой глаз, будто я уже соболь.

Но я был не соболь.

Я был еврей.

В этот, страшный для жизни момент я интуитивно вспомнил: никакого отношения к народам севера я не имею. Память спасла, и я принял, если взглянуть на меня внимательно сегодня, правильное решение.

- Я еврей, - сказал я. И читая недоумение в раскосине его прищуренных

по-ленински глаз, добавил:

- Есть такая нация! У нас другая традиция, паря. Дюже историческая! Мы на халяву берем не женами, а соболями.

- Да? - растерялся Албай Красноштанов.

- За евреев! - сказал я и поднял стакан.

- Есть такая нация! - кивнул Албай Красноштанов и вытащил из наволочки, смастеренной под пуховую подушку, две искрящие антрацитным углем шкурки.

Без антисемитов, согласитесь, вольготно. В медвежьем углу, представьте, чувствуешь себя раскрепощено и свободно, как, положим, в Израиле, где кругом одни евреи, а в кране есть вода, в банке деньги, в армии солдаты, сержанты, генералы - и все без кривых ружей, и никто не косит от службы.

Журналистский блокнотик я исчеркивал понятными только мне каракулями.

Избушку расцвечивал фотовспышками. И не заметил, как Албай Игнатович стал раздваиваться. А когда заметил, начал с ними, с обоими Албаями, чокаться и пить на брудершафт. Опрокинув грамульку со вторым Албаем, вернулся