Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

- Полчаса истекли, - услышал Андрей и торопливо поправил крылышко стрекозы, которое тоже должен был шевельнуть налетевший ветер.

Зыбин стоял у него за спиной и молча разглядывал рисунок. Андрей замер. Была стрекоза как стрекоза. Совершенно живая. Дернуло же его нарисовать ветер. И комара. Все это вместе выглядит превосходно. Однако... Однако надо бы еще десять-пятнадцать минут. А может быть, и два часа. Беспощадно назначенное время, как оно убивает движение, жизнь, красоту!

- Путинцев, выйдите из кабинета, - жестко сказал Зыбин. Но у двери остановил: - Не по уставу выходите. И на рукаве гимнастерки черная ниточка прилепилась. Делаю вам замечание. Подождите в приемной.

Адъютант непонимающим взглядом посмотрел на него. Почему комдив выставил из кабинета этого красного, как вареная свекла, бойца одного и задержал политрука, с которым вместе красноармеец сюда был вызван? Но спрашивать Андрея не стал. Все выяснится после.

Андрей не знал, куда ему деваться. Стулья стоят у стены, но можно ли на них, по уставу, садиться? Он отошел к окну, за которым по-прежнему плясала метелица, с досадой думая, что поступил неправильно, растерялся, следовало твердо ответить комдиву: нет, не готово, когда будет готово - скажу. По команде рисовать нельзя.

Вошел штабист. У него было по две "шпалы" в петлицах. Кивнув головой на дверь кабинета Зыбина, спросил:

- Занят?

- Да, кажется, политруку из чулковского полка за что-то дает сильную взбучку. Есть с Карельского перешейка новости, Антон Васильевич?

- Есть кое-что. Не очень срочное. Но все-таки хочу доложить самому. С первого же броска наша 7-я армия существенно продвинулась по всему фронту. Взяты после Куоккалы и Териоки еще десятки населенных пунктов. Вот у меня сводка. Мужество, героизм наших бойцов потрясающи. Из Ленинграда сообщают: добровольцы сотнями подают заявления. Помнишь: "Нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на кронштадтский лед"?

- Нам не достанется, нашей дивизии стоять да читать сводки с фронта.

А Зыбин между тем, прохаживаясь по кабинету, расспрашивал политрука:

- Кто этот Путинцев? Откуда он? Его родители? Образование? Где он учился рисовать? Его политическая грамотность?

- Путинцев - рядовой первого года службы... - начал политрук и запнулся, сожалея, что надо было ему на всякий случай ознакомиться с личным делом Путинцева. Всех в роте новичков не успел еще запомнить. Но об этом не скажешь вслух. И обрадованно прибавил: - Комсомолец.

- Что он рядовой первого года службы, товарищ Ярославцев, я слышал на стрельбище от самого Путинцева, - сказал Зыбин, замедляя шаги. - Ну комсомолец... А я вас спрашиваю не только об этом.

- Виноват, не успел еще... Кажется, сибиряк... - Политрук терялся в догадках, какой аттестации Путинцева добивается от него комдив: хорошей или плохой?

- Больше ничего не добавите, Ярославцев?

И в этом вопросе Зыбина тоже не было никакой окраски. Политрук невольно повел плечами. Вспомнилось, на политзанятиях Путинцев все время глядел в окно и в блокнот ничего не записывал.

- Рассеян... Выдержкой и дисциплиной не отличается... - Ярославцеву показалось, что комдив немного поморщился. - Хотя особых проступков у него нет. Стенгазету... - Взгляд у Зыбина сделался острым, колючим. - Впрочем, нет...

- Что "стенгазету" и что "впрочем, нет"?

- Он сам заявил о желании принять участие в оформлении. Но художественного вкуса, понятно, у него еще недостаточно...

- Вы находите, Ярославцев, стенгазета оформлена плохо, безвкусно? допытывался Зыбин. - Без участия Путинцева она выглядела лучше? Скажем, в прошлом году.

- Нет... Заголовки, шрифты у него хорошо получаются. Но есть...

- ...и тараканы? - закончил Зыбин.

- Да, в общем...

Ярославцев решительно потерял ориентировку. Ему ясно было только одно: комдив над ним, политруком роты, в которой служит красноармеец Путинцев, не издевается, а просто хочет выяснить что-то для него весьма существенное. Но делает это по-своему, по-зыбински.

- Ваше мнение, Ярославцев, об этой стрекозе с комаром? - Зыбин взял со стола рисунок Андрея и подал политруку.

- Не понимаю его аллегории, товарищ командир дивизии, - медленно ответил Ярославцев, так и этак поворачивая лист бумаги. - Почему комар и стрекоза? Есть в басне Крылова стрекоза и муравей...

- А больше ничего вы здесь не заметили?

- Травинка, на которой они сидят.

- Так, - Зыбин взял из рук Ярославцева рисунок, - а таланта художника, исключительной его одаренности вы не заметили?

- Нет, как же, как же, товарищ командир дивизии! - облегченно вздохнул Ярославцев. - Очень талантливо! Я просто не понял вашего вопроса. Говорил о том, что здесь конкретно изображено.

- Но здесь еще изображен и легкий ветер, так мне кажется, а вы о нем ничего не сказали.

- Да, да, и ветер, конечно...

- Видите ли, Ярославцев, я вызвал вас сюда с расчетом услышать достаточно полный рассказ об интересном молодом художнике Путинцеве, проговорил Зыбин, возвращаясь к своему столу и упираясь в него сжатыми кулаками. - Вы ничего сообщить не могли. Допускаю, что действительно новое пополнение вы не успели как следует изучить. Хотя на Путинцева, на его талант не обратить серьезного внимания ну просто невозможно. Конечно, прежде всего он рядовой красноармеец и, кажется, неважный стрелок. Учить военному делу его нужно, быть требовательным к нему, как и к любому бойцу, но погубить в нем талант художника - это хуже, чем потерять красноармейца Путинцева в бою. Вывод понятен?

- Понятен, товарищ командир дивизии.

- Поначалу я полагал просто необходимым на это обратить ваше внимание. Кстати, и Луначарского по этому дал вам почитать, у него есть тонкие размышления о природе таланта, - продолжал Зыбин. - Я намерен был обязать вас лично следить за развитием художественных способностей Путинцева, разумеется, не ставя его в привилегированное положение, вернее, ставя, но так, чтобы ему самому и его товарищам не было заметно и чтобы это касалось его только как художника.

- Будет исполнено, товарищ командир дивизии.

- Нет. Теперь я решил иначе. Его мы заберем сюда из вашего полка. Доложите Чулкову, что откомандировать Путинцева он должен после того, как тот выполнит два наряда вне очереди, которые я дал ему на стрельбище. А теперь позовите его сюда.

Андрей уже запомнил, как полагается входить в кабинет комдива, но весь еще был под впечатлением услышанного им в приемной разговора штабистов.

- Боец Путинцев, где вы учились рисовать? Общее ваше образование?

- Неполная средняя школа, товарищ командир дивизии. А рисовать я нигде не учился, таким родился, мать говорила. Ну в школьном кружке занимался.

Первый раз за все время Зыбин усмехнулся.

- А кто ваши родители?

- Отец умер в прошлом году, кладовщиком раньше работал. А мама по дому.

- Вы не женаты?

- Нет! Нет! - даже с каким-то испугом ответил Андрей. Вопрос был неожиданным и для него неприятным. Он сбился с тона, забыл, что при ответе полагается говорить "товарищ командир дивизии". Повторил: - Нет, нет, - едва не добавив. "И никогда не буду женатым".

- Ну что же, Путинцев, вы свободны, - сказал Зыбин. И вдруг спросил еще: - У вас нет никаких просьб?

- Есть, - Андрея охватило сильное волнение. Не спроси его Зыбин, он никогда не решился бы произнести эти слова. Теперь, ему показалось, он взбежал на высокую гору, откуда все видно от края земли и до края.

Ярославцева словно током ударило. Что еще скажет сейчас этот боец?

- Слушаю вас, Путинцев, - проговорил бесстрастно комдив.

- Разрешите поехать мне добровольцем на фронт?

Глаза у политрука округлились. Зыбин, не дрогнув в лице ни единым мускулом, молчал. Потом спросил с прежним спокойствием:

- Почему? Чем вызвана эта просьба?

- Так ведь война же, товарищ командир дивизии! И в Ленинграде все записываются в добровольцы.

Он сказал это с такой искренностью и убежденностью в неотклонимости своей просьбы, что Зыбин не сразу нашел, что ему ответить. Собственно, сам по себе ответ был очень прост. Красноармеец Путинцев находится на действительной военной службе. Понадобится выступить на фронт всей дивизии, в ее рядах будет и он. Добровольцами в Ленинграде, безусловно и во многих других городах, записываются те, кто не служит в армии или находится в запасе, словом, кто не подлежит объявленной мобилизации.

Но ответить так - значит погасить в душе Путинцева самое дорогое: честное желание грудью стать на защиту Родины, пойти навстречу опасности, не щадя своей жизни. А он всего три раза был на стрельбище и пули свои посылает еще "за молоком", он рядовой первого года службы.

Ответить ему отрицательно? А через несколько дней перевести в штаб дивизии и дать ему здесь возможный простор именно как молодому, одаренному художнику? В этом есть и надобность - газета, клуб - и есть к этому прямая обязывающая необходимость. Ведь только что он говорил Ярославцеву: погубить в Путинцеве талант художника - это хуже, чем потерять красноармейца Путинцева в бою. А что подумает сам боец, получив как бы в противовес своей просьбе направление не на фронт, а наоборот, в наиболее спокойное место службы в глубоком тылу? Тем более что Путинцев и таланту своему не придает никакого значения, видимо, даже не сознает, что он им обладает. Он "таким родился".