Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

- Оля... Олечка... - едва вымолвил он.

Но щелкнул выключатель, в глаза ударил яркий электрический свет. Волшебная сказка исчезла, перед Андреем стояла Ольга, такая, как всегда в читальном зале; лучисто улыбающаяся, но очень далекая и серьезная.

- Мария Георгиевна! - крикнула она, и голос гулко пронесся по коридору. - Иду-у! Никак не могла руки от замазки отмыть.

Андрей шел домой как оглушенный. Он хотел защитить Мирона, а выходит, предал его. Ощутив этот первый девичий поцелуй, почему он радостно зашептал: "Оля... Олечка", а не оттолкнул ее? Что она: играет с ним, как играла с Мироном, или прикоснулась своими губами к его губам просто так, потому что и Мирон хороший, и он, Андрей, тоже очень хороший?

Понять, что же произошло, он не мог. Но он твердо знал, что теперь он сможет глядеть на Ольгу открыто, и не только из своего дальнего уголка. Он часто будет с ней и разговаривать, и вместе с ней об руку пойдет по дорожкам городского сада, и... может быть, снова она его поцелует.

И еще знал Андрей, что вот теперь наконец ему удастся нарисовать Ольгин портрет таким, каким он в мыслях ему видится. Он близко рассмотрел ее глаза и еще ближе такое милое, нежное лицо. Губы...

Все свои рассуждения он переводил на Мирона, убеждая себя, что действует только в его интересах, ведь Оля и Мирон обязательно должны пожениться, а безотчетно хотел, чтобы, вновь встретившись с Ольгой, она ему и только ему и о нем, об Андрее, говорила: "Какой ты хороший парень... и глупый..."

Дома он сразу же кинулся к полке, на которой лежала папка с его рисунками, эскизными набросками портрета Ольги. Папки на месте не оказалось. Вот так так!

- Мама, а где же... - в смятении Андрей не мог выговорить последние слова.

Мать в комнате что-то строчила на швейной машинке. Сообразив, что он ищет, откликнулась немного виновато:

- Ой, Андрюшенька, прибиралась я да папочку твою нечаянно уронила. Все из нее рассыпалось, а пол был мокрый. Вот я тут по постели раскидала. Давно уже высохло. Не горюй, ничего не попортилось.

Она собрала все в одну стопочку, принесла на кухню, положила на стол. Андрей успокоился. Он изрядно проголодался и теперь жевал корку черного хлеба, оставшуюся после обеда в плетенной из соломы корзиночке.

- Откуда, из какого журнала ты срисовал эту красотку? - спросила мать, веером раскладывая несколько особенно приглянувшихся ей набросков. - Или на духовом мыле я такую видела?

- А правда, мама, она очень славная? - ускользая от прямого ответа, сказал Андрей. И вместо "красивая" выговорилось у него "славная", потому что красивой действительно могла быть и безымянная картинка на упаковочной бумажке туалетного мыла, а славной только живой человек, девушка, которую знаешь по имени и в лицо. И по первому с ней поцелую.

- Мордашечка миленькая у нее, прямо прелесть, - согласилась мать, с прежним добродушием разглядывая эскизы, - а вот глаза нехорошие. С хитрецой, неискренние.

- Мама, да ты что? - У Андрея сразу прорезался густой бас. - Как раз наоборот. Особенно мне ее глаза удались. Совсем как живые. И вся она...

- Так я ведь в этом, как нарисовано, ничего не понимаю, - растерянно сказала мать, - я вижу, что нарисовано. А глаза у твоей красотки, нет, не нравятся мне. Портят они хорошенькое личико, с ним никак не сходятся.

- Ну мама... - протянул Андрей. Но спорить не стал больше. Иначе мать начнет настоятельнее допытываться, кто это нарисован. А он и так проговорился. - Мама, я что-то очень спать хочу.

Среди ночи он вдруг проснулся, откидывая туго сдавившее грудь жаркое одеяло. Ему приснилось, что он в постели был не один...

И после он долго лежал неподвижно, словно бы ожидая, не продлится ли этот сон и наяву.

Андрей стал самым прилежным посетителем читального зала. Теперь он брал книги уже не на абонементе, а только у Ольги, стремясь по возможности затягивать с ней разговор, но так, чтобы это никому не бросалось в глаза. Потом отходил в свой уголок и рисовал ее, мысленно приговаривая: "Адрес придет - отошлю Мирону. Однако пуда на два посылка получится". А когда приближалась пора закрывать библиотеку и читатели тянулись к Ольгиному столу сдавать взятые книги, он пристраивался в очередь самым последним. Ждал, когда же она скажет ему: "Андрюша, проводи меня домой". Но Ольга принимала от него книгу, как и от всех других, заинтересованно спрашивала: "Понравилась?" - и лучисто улыбалась. Правда, особенно мягко пожимала ему руку, подолгу задерживала в своей. И это означало: до скорого свидания.

Сам он позвать ее пройтись с ним не решался. А в каждом, даже самом маленьком, разговоре непременно упоминал имя Мирона, вынуждая Ольгу сказать о нем хотя бы несколько слов. И тогда по его логике получалось: Ольге хочется поскорее узнать адрес Мирона, она любит Мирона. И еще уже вне всякой логики получалось: ему, Андрею, необходимо видеть Ольгу каждый день и каждый день разговаривать с нею. Все равно о чем, хоть бы и о Мироне...

А ночью он видел Ольгу во сне.

Так было, пока не пришло то страшное письмо из тайги.

Похоронив отца, Андрей долго ходил как неприкаянный. Ему в отцовской смерти виделась и какая-то собственная вина. Отца скосила весть о трагической гибели сына; а эту гибель подготовил уход Мирона в тайгу; а в тайгу Мирон ушел, потеряв веру в чистую любовь Ольги; а он, Андрей, не только оправдал поступок Ольги, он чуть не каждую ночь видит ее во сне и во сне целуется с ней.

Федор Ильич скорбно покачал головой, узнав от Андрея о тяжком горе, так внезапно свалившемся на их семью. Предложил свою помощь. Андрей отказался. Стал взрослым. И зарабатывает достаточно, и в жизни начинает по-настоящему разбираться. Но за добрый совет, если случится в том надобность, будет всегда благодарен.

- Тогда сейчас тебе совет мой такой, - выслушав Андрея, сказал Федор Ильич, - мать береги. Ей куда тяжелей, чем тебе. С маху не сделай чего-нибудь глупого. Вот как Мирон. Хотя судить его не могу, ему по-своему было виднее.

Теперь нужно было сообщить Ольге о гибели Мирона. А как это сделать? Андрей проверил себя, совесть свою: не стремился ли он сам занять его место? Это еще можно было бы простить по отношению к живому Мирону, решительно отвергнувшему Ольгу, но не к мертвому, память о котором у Ольги - он сознавал это - будет вечно жива.

Отец когда-то говорил, что от совести своей никуда не уйдешь, и, если она хоть самую малость худым поступком задета, надо, чтобы она тяжелым лиственничным бревном на плечи давила. Не очень понятно было, за что мучила совесть отца, когда выходили они из тайги измученные, обмороженные, чудом оставшиеся в живых. Теперь это ясно Андрею. Без следа потеряли в дебрях лесных человека. Потеряли не только мертвое тело его, но и весь смысл его жизни - разведчика недр земных. Ясно, что совесть Андрея тоже замучит, если он по неумелости своей нанесет Ольге нечаянный и неоправданно тяжелый удар.

Он привык, что Ольга как-то обо всем знает все, словно бы она действительно умеет угадывать мысли на расстоянии. Так говорил Мирон. Это не раз проверил на себе и сам Андрей. Она, возможно, знает о смерти Мирона, но, конечно, не знает о его письме и о письме начальника топографической партии.

Андрей дождался на крыльце, когда из библиотеки выйдет последний посетитель. Уборщица хотела было набросить на дверь длинный железный крюк, но Андрей попросил умоляюще:

- Тетя Паша, я в читальный зал. И сейчас же обратно.

Важно было войти и застать Ольгу одну.

Она взглянула на него удивленно. Готовясь уходить, она закрывала ящики стола, приводила в порядок картотеку. Из маленького флакончика духов по капельке брала на палец и терла за ушами.

- Оля, прочитай эти письма, - сказал Андрей, понимая, что лишние слова в эту минуту совсем не нужны. - Раньше я не мог... Ну не мог прийти. Прости меня.

Она отстранила его протянутую с письмами руку.

- Не надо, я все знаю, - сказала она. И прикрыла длинный картотечный ящик полированной крышкой.

- Мирон погиб в тайге, упал с большой высоты и разбился, - уже растерянно выговорил Андрей.

Почему Ольга не хочет взять письма?

- Разбился, знаю, - сухо, бесстрастно сказала она. - Я здесь совершенно ни при чем.

И смотрела в сторону мимо Андрея, на неплотно прикрытую стеклянную дверцу книжного шкафа. Нетерпеливо постукивала по полу носком туфельки.

- Оля, ты, может быть, думаешь...

- Чего вы хотите от меня, Андрей? - перебила она его. - Почему я должна читать эти письма? Да, как и всякого по неосторожности погибшего человека, мне жаль вашего брата. Достаточно этого? Или вам нужно, чтобы я говорила длинные и трогательные речи? И плакала? Мирону не понравился мой смех, вам, Андрей, вряд ли понравятся мои слезы. Поймите, это мне все надоело. - Взгляд у Ольги стал непреклонный и злой, и странно было Андрею видеть ее всегда такие мягкие, улыбчивые губы сейчас словно бы втянутыми внутрь. - Я бы этого не сказала тебе, - она резко нажала на слово "тебе", - если бы ты не привязывался, не прилипал ко мне еще назойливее, чем твой брат. Тем более что ты еще мальчишка! Надеюсь, что после этого нашего разговора ты не уедешь в тайгу и там не свалишься с вышки. Говорю так потому, что иначе ты не поймешь, как не понимал моих шуток Мирон.