Дневник: Закрытый город. - Василий Кораблев

— Через год Краузе не стало. А партия потребовала постройки полноценной электростанции. Был организована масштабная стройка под землёй. Это уже при Андропове. Петечка сошёлся с очень умным конструктором — Фёдором Смолиным. Это был настоящий гений. Он мог из мусора буквально, сделать уникальные вещи. Вот посмотрите.

Она снова сходила к серванту и принесла мне часы. Я покрутил их в руках. Часы были в виде маленькой избушки на курьих ножках. Сама избушка из дерева. Спереди был циферблат. А сзади отверстие для ключа.

— Это Федя мне на день рождение подарил. — сообщила Анна Сергеевна. — Вот, смотри.

Она вставила в часы — избушку ключик и сделала несколько оборотов. Я услышал щелканье механизма. Часы работали.

— Это не всё. Вот тут, если нажмём и поставим на стол….

Ничего себе. Часы на столе запели и заплясали.

“Ой, вы сени мои сени, сени новые мои…” — мелодично распевала избушка.

— Будильник такой. — объяснила Анна Сергеевна. — Заводить только забываю. Где уж мне.

— Потрясающе! — восхищенно сказал я.

— И таких Федя наделал множество. Да всё разные. — гордо сказала мне женщина. Она с нежностью погладила отплясывающую избушку, и та затихла.

— Да. — вздохнула с грустью она, — Если кто и вложил душу в электростанцию, так это Фёдор. К электростанции подвели линию метро. Первые испытания были успешными. Но тогда уже была перестройка. Денег на отрасль выделяли не очень много. Были перебои с оборудованием, задержки, простои. И на станции это сказалось. Произошла жуткая авария. И института не стало. А часть земли над электростанцией просто выжгло.

Она тяжело вздохнула словно собираясь с силами.

— Вот так появился провал. И Петечка, и Федя, и многие другие погибли. Половина города — весь институт. Это не передать словами, какое было горе. Будь проклят этот Мирон, вновь запустивший станцию!

— Но, про такую катастрофу по телевизору не сообщали. — сказал я.

Анна Сергеевна посмотрела на меня и, хотя лицо её было прикрыто платком, я догадался каким дураком она меня сейчас считает.

— Телевизор? Тогда в стране власть менялась. Чехарда была полнейшая. Горбачёв, Ельцин, парад суверенитетов. Великая держава рушилась на глазах. Ну погибло 15 тысяч человек. Радиации-то не было. Не Чернобыль? Не землетрясение? Ну и ладно. Всё было сохранено в тайне. К чему народу лишние волнения. А потом пришёл Мирон.

— А про него можете рассказать? — попросил я, но она встревоженно посмотрела в окно. За окном темнело.

— Поздно уже. Иди-ка ты назад в общежитие, пока патрули не разъездились. — велела он.

— Всего вам доброго, Анна Сергеевна. — поблагодарил я, и встал с дивана.

— Погоди. Постой здесь. Сейчас я с Ниной переговорю, и можешь идти.

Она вышла. Я слышал тихий разговор в прихожей. Женские секреты?

Ну, неважно. Я был переполнен информацией. Я теперь, по-моему, стал знать слишком много. Нужно всё было обсудить с Семёном.

— Пошли. темнеет уже, на трамвай провожу. — позвала из прихожей Нина. Голос вроде бы стал помягче. Хорошо. Я и такому рад. Вышел в коридор, стал обуваться. Нина вышла за дверь и стала спускаться по лестнице.

— Не обижайся на неё пожалуйста, — попросила меня перед уходом Анна Сергеевна, — Нине тоже тяжело всё это вспоминать. После аварии она сиротой осталась.

— Да я не обижаюсь. Вы что? — пролепетал я и подхватив сумку, кинулся её нагонять.

Нина ждала меня возле подъезда. Махнула рукой и повела обратно по закоулкам. Только подошли к остановке, как послышался звон подходившего трамвая. Нина молчала. Ладно дураком побуду ещё раз, решил я и достав из сумки завёрнутый в газету букет протянул ей:

— Держи!

— Это что?

— Держи, говорю. Дома поглядишь. А мне пора. — наверно я это слишком резко сказал.

Сунул в руки букет и пошёл к открывающимся дверям трамвая. Сзади слышался шелест — она разворачивала газету. Да и по хрену! Не буду я оборачиваться. Всё! Нужно забыть ангела! Нет никакой надежды, и не было никогда!

Я поставил ногу на ступеньку и схватился за поручень.

— Подожди!

Я обернулся. Кажется, она улыбалась.

— Ты заходи в гости, в библиотеку, ладно?

— Ладно!

Потом мы махали друг другу руками на прощанье и окно трамвая вовсе не казалось преградой.

Запись 21

Время шло, я работал, опутанный паутиной рутины. После общения с Анной Сергеевной я немного успокоился. Следуя её совету, помалкивал. Когда удавалось, бегал к Нине в библиотеку. Смирился с ситуацией, что ли. Кругом чудеса происходят, в корпусах постоянно чудеса. Страшные и непонятные. Но, когда много и часто, перестаешь на них внимание обращать. Появись над Солнечногорском летающая тарелка и, я думаю, что не стал бы стоять, задрав голову, с разинутым ртом, а всего лишь повозмущался бы, что она мне солнце загораживает. В свободное время, на смене, торчал по-прежнему в закрытых станциях. Недавно с Семёном в «консерве», чаи гоняли. Я притащил из столовой пакет с пирожками. Семён сконструировал кассету и теперь ходил вокруг неё довольный. Разговаривал с ней, словно с любимой женщиной.

— Хорошая моя. Лапушка. Замечательно ты у меня получилась. Как и планировал. Самое место бы тебе на Центральной стоять. Но нет! Я тебя здесь установлю. Будешь ты, красавица, своего часа назначенного дожидаться.

Я равнодушно слушал, как он её обхаживает. Разворошил пакет с пирожками, выбрал самый вкусный и решил себе чаю подлить.

— А что это ты вопросы мне не задаёшь? Даже не спросишь, что я такое делаю? — спросил Семён в некотором недоумении.

— Не хочу. — ответил я, чавкая пирожком. — Я тебя знаю. Ты не ответишь. Или отшутишься. Раз сконструировал, значит надо.

— Ого, какой ты стал. Растешь. — с уважением произнёс Семён.

Ну так. Ставь ты свою поделку куда хочешь. Я же знаю, что от тебя пользы в работе, больше чем от сотни Фунтиков. Так, если еще пару смен хорошо поработаю, можно будет снова в город отпроситься, подумал я.

— Как там Большаков, про дочку не рассказывал? — неожиданно спросил Семён.

Я аж чаем поперхнулся, и глаза на него выпучил. Чего?

— Значит, не рассказывал. Судя по твоей реакции. — решил Семён — У него дочь Аркатом больна, в четвертой стадии. Ее в санаторий увезли несколько месяцев назад. Вот Паша и пьёт как лошадь. Раньше-то он трезвенником был великим.

— Ну, если в санаторий увезли, значит за ней ухаживают, лечат. Люди рассказывают в Солнечногорске самая лучшая медицина. — пожал плечами я.

— В Солнечногорском санатории? Ага. Держи карман шире. Нет, парень, это тюрьма для больных. Лепрозорий с высокими стенами. Люди доходят там до состояния желе, и их помещают в ванну из нержавейки. А потом кормят