Дневник: Закрытый город. - Василий Кораблев

сказал я Большакову. — Вдруг, она сейчас придёт. Кто-то должен её встретить. Иди один.

— Не придёт. — вдруг мрачно ответил он мне. — Пошли к вагону. Я покажу тебе от неё письмо.

— Какое письмо? Ты о чём?

— Сам прочитаешь. Пошли!

На вокзале он бросил в вагон свои вещи и пошарив в кармане куртки, достал яйцо — одну из игрушек Семёна. Нажал на кнопку в оправе и протянул мне.

Я услышал голос Нины.

— Привет. Эту запись Семён сделал по моей просьбе, для тебя. А Павел Федорович пообещал отдать, как только вы доберетесь до поезда. Я не знаю, чем кончится ваш поход в корпуса за телом для Юли, но очень надеюсь и верю, что ты вернёшься. Прости меня, но я не поеду с тобой. Я очень бы хотела, но не могу. И что бы ты не думал, дело не в тебе, а во мне. Когда мы только познакомились, я думала, что ты шпион, подосланный ликвидаторами. И отвела тебя к Огневой. Она должна была решить твою судьбу. Если бы она приняла другое решение, тогда я бы убила тебя в тот вечер. Потому что таких вопросов, которые ты задавал, говорить вслух было нельзя. Я была очень рада, что мне не пришлось этого делать. Огневая поверила тебе. Она умеет видеть хороших людей. А потом мы начали дружить. Знаешь, ты первый, кто увидел во мне девушку, а не злобное чудовище. До того как мы познакомились, я боялась общаться с людьми. Стыдилась своих прошлых поступков. Теперь не боюсь. Надеюсь, что ты сможешь понять меня. Уезжай. Пожалуйста. Уезжай один. Я не могу бросить сейчас своих друзей и знакомых. Тут еще осталось много людей, которым нужна помощь, и я должна им помочь. Да, я согласилась ехать с тобой, но только ради того, чтобы ты смог уехать. Пожалуйста. Сделай так, как я тебя прошу. Я люблю тебя.

Голос оборвался. Я стоял и тупо глядел на игрушку в своей руке. Где-то вдалеке послышался сухой треск автоматов. Вокруг бегали люди. Засвистели поезда. Но всё как-то глухо, словно через одеяло. Я стоял, словно отделённый от них ватной стеной и на моей стороне царила пустота.

— Садись в вагон. — попросил Большаков. — Манекены близко. Сейчас начнётся.

— Я остаюсь. — резко ответил я ему. — Да лучше я здесь сдохну, чем куда-то поеду.

— Ты же слышал, что она тебе сказала. Так будет лучше.

На меня накатила злость.

— Почему вы решаете за меня? Почему вы все решаете за меня, как мне лучше? У меня, что, нет своего мнения? Я как пешка в ваших руках, которая безвольно переходит из рук в руки. И ведь никто из вас меня не спрашивал, как для меня будет лучше? Почему-то только ваше мнение существует, а мое мнение неправильное, и оно всегда хуже вашего! Я взрослый человек и сам могу дать оценку своим поступкам. Я остаюсь в городе. Буду военным помогать. Нину найду. Давай сюда мою сумку!

— Хорошо. — ответил, оглядываясь по сторонам, Большаков. — Остаешься, так остаешься. Ты прав. Ты взрослый и самостоятельный. Я не вправе теперь давать тебе указания. Давай что ли, попрощаемся и я сбегаю за сумкой.

Мы обнялись на прощание. Я демонстративно повернулся спиной к тамбуру. И тут в глазах моих потемнело. Очнулся я уже под стук колес движущегося поезда. Затылок болел. Взгляд у Большакова был виноватый. Но, тут дочка его пришла в себя и начала разговаривать. Я сначала ругался не громко. Демонстративно злился. Угрожал, что по шпалам назад в город вернусь. Но потом от тряски наступила апатия. И тошнота.

— … А потом они поженились и жили душа в душу. Ну, до аварии то есть. — донеслось до мен, словно из-под подушки. Я затряс головой, снова уснул. И прослушал историю Павла Фёдоровича. Впрочем, он не обиделся.

— Я же говорил, поспать тебе надо. — сказал он мне.

— Угу, — зевнул я, — мне вот интересно, когда вы узнали, что Нина одна из Изменённых?

Большаков почесал затылок.

— Когда в Санаторий пошли, через канализацию. Да она сама мне созналась. Там, в этой канализации, какие только чудища не живут. Если бы не Изменённые, от меня бы остались рожки да ножки. Но с ними я благополучно добрался до Санатория, и вызволил дочь.

— Расскажите? — попросил я.

— Нет. — подумав, ответил он мне. — Нечего там рассказывать. Нет больше Санатория. Уничтожили мы его. А Изменённые свои ряды пополнили новыми борцами за права больных аркатом. Они увидели, что там творилось. И теперь больше нет там ни одного работника. Кто убежал, а кого и съели. Как-то так, в общем.

Он улегся на свое место, и тут же заснул. Я тоже попробовал. Нет, не идет сон. Зачем-то полез в сумку и натолкнулся на сверток, обернутый газетой. Развернул его. Пачка долларов. У меня их точно не было. Потом вспомнил — подарок от Андрея на свадьбу. Да какая теперь свадьба, Андрей, грустно подумал я. Невеста предложила пожить отдельно. Куда мне теперь эти доллары девать? Матери на лечение? Я вздохнул и запихал сверток обратно в сумку.

— Нина вернётся к тебе. — услышал я в тишине голос Юли.

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Знаю. Дай ей немного времени. Она сама найдёт тебя. И, не беспокойся. Она может за себя постоять. — ответила она, и отвернувшись снова уснула.

Не знаю почему, но я вдруг ей поверил. На душе сразу стало спокойнее и легче. И голова прошла. Спать, впрочем, всё равно не хотелось. Тогда я, улегшись на живот, достал ручку и дневник, и на последней странице написал:

Солнечногорск, жемчужина Урала…

Бонус от автора. Поминальная песня уборщиков 3-го корпуса

1. Куплет:

От зари и до зари

Смена наша тянется

Жизнь проходит стороной

Ты постой красавица

Мы, в любви и мечтах

Не находим смысла

Кормят нас на убой

Платят нам не кисло

Серебристый скафандр

Чистые одежды

Чёрным пухом станем мы

Нет у нас надежды.

Припев.

Чёрный пух лебяжий пух

По земле все стелется

Чёрный пух, нечистый дух

Налетит метелица

Чёрный пух. лебяжий пух

По земле всё стелется

Чёрный пух. Прости мой друг

Нам уже не встретиться

2 куплет

Старость к нам не придёт

Будет пусто в доме

А надгробием след

Выжженый в бетоне

До последнего дня

Мы тут остаёмся

С чёрным пухом

За жизнь.

До победы бьёмся

Он вгрызается в нас

Тело рвёт на части

Но пока сердца горят

Нет над нами власти