Итамар К. - Идо Нетаньягу

— А-а, в этом-то и вопрос! — взял слово профессор Гавриэлов. — Его музыка. Или его искусство, как ты говоришь. В этом-то и вопрос.

Профессор передохнул. Он вытащил из кармана пиджака трубку, набил ее табаком и, не торопясь, раскурил.

— В чем вопрос? — спросил Итамар, прервав продолжительное молчание.

— Вопрос? — повторил за ним профессор с некоторым удивлением и погасил спичку. — Вопрос, ты спрашиваешь? А вопрос такой: в чем вообще заключается искусство Меламеда? То есть в какой степени он был творцом. Я сам до тех пор, пока не прочел твой сценарий, ведать не ведал об этих интервью Меламеда. Понятно, что я слышал о нем, — какой образованный человек в наши дни не знает о Шауле Меламеде? Но я не был особенно знаком с его пением. Возможно, я иногда слышал его по радио, даже не зная, что это поет именно он. К тому же немецкие Lieder девятнадцатого века не совсем моя область. Но в любом случае я ничего не знал об этой темной стороне его личности, которую вы пытаетесь замаскировать.

— Не только песни девятнадцатого века, — отметил Итамар, любивший точность в деталях. — Он пел и позднего Малера.

Гавриэлов повысил голос и постучал трубкой по столу:

— Этот певец сказал, что палестинцы попирают права человека. Как он посмел отнять у нас пальму первенства в этом деле? Чудовищно! Говорю вам: я против ваших попыток. До сих пор я сидел тихо, потому что хотел сперва узнать ваше мнение. Но теперь я заявляю: долой маскировку! Разве дело в этом: сократить текст или дать музыку? Вопрос стоит по-другому: нужен ли вообще фильм о Меламеде? Потому что если он художник не первого ранга, то мы освобождены…

— Не первого ранга? — поразился Итамар.

— Чему ты так удивляешься? Совместимы ли эти вещи?

— Какие вещи?

— Его взгляды и его так называемое искусство. Возможно ли, чтобы человек с такими идеями, как у Мела-меда, вообще достиг высот творчества? Для Израиля это беспрецедентно. Укажите мне подобное явление в наше время? В прозе, в поэзии, в драматургии? Не говоря уже об ученых-гуманитариях. С концептуальной точки зрения это нонсенс. Человек с душой большого художника или подлинный интеллектуал не может находиться по ту сторону баррикад. Это доказано многократно, и я сомневаюсь, что здесь есть необходимость в дискуссии. Все мы знаем о тех злополучных случаях, когда некоторые деятели искусства перешли на ту сторону. Происходит одно из двух: или выясняется, что они на самом деле не были большими талантами, или они перестают создавать что-либо достойное. Только раскаиваясь в содеянном и возвращаясь к нам, они снова обретают способность к творчеству. Теперь вы понимаете, что за дилемма стояла предо мной. Во время заседания я раздумывал над этим и спрашивал себя: возможно ли, чтобы артист такого ранга, как Меламед, высказывал такие вещи, вставал на милитаристские позиции? Или же — и это нуждается в серьезной проверке — он не был большим мастером. Одно, понимаете ли, не вяжется с другим. И посему, взвесив все это, я был вынужден прийти к неизбежному выводу, что с точки зрения логики здесь существует только одна из двух возможностей: или мнения, высказанные им, были не его мнениями, и тогда речь идет о жалком лгуне, или же его искусство, насколько оно было искусством, до сих пор не получило должной оценки, то есть не было искусством, заслуживающим этого определения. Третьего не дано.

В комнате воцарилась мертвая тишина.

— До сих пор я не рассматривал нашу проблему в таком ракурсе. — Менахем Мурам отреагировал первым. — То есть ты хочешь сказать, что, возможно, бытующая оценка таланта Меламеда неверна? Блестящий, кстати, анализ, да позволено мне будет заметить.

— Знаете что? — ворвалась в разговор Нурит. — В глубине души я всегда это чувствовала. Только кто я в сфере музыки? Я боялась, что меня засмеют. С тех пор как я услышала его на концерте в Стокгольме много лет назад, я чувствовала … Там тогда была выставка моих «Языков», нет, прошу прощения, «Мочек» — от обилия выставок я иногда их путаю, — во всяком случае в то время у Меламеда был концерт в городе. Я сказала себе: почему не пойти поддержать израильского артиста? На концерте — собственно, это было после концерта — все подходили к нему пожать руку и поздравить. Я тоже подошла и протянула ему руку. Я стояла напротив него и смотрела ему прямо в лицо. Понимаете, после того как я занялась этой работой — лицами и телом, — от меня трудно что-либо скрыть. И вдруг я почувствовала, что все его лицо, а не только глаза — их значение раздуто сверх всякой меры — излучает настоящую серость, посредственность. И кроме того — ужасное высокомерие. Как он посмотрел на меня! Не хотел даже признать, что ему известно мое имя. Вот такой он тип, этот Меламед. По-моему, каждое слово Габи — золото, и предлагаю всем нам пересмотреть мнение о таланте Меламеда.

— Я рад, что ты со мной согласна, — сказал профессор. — Если все мы не займем правильную позицию, то нанесем страшный удар по основным нашим моральным ценностям, в особенности если фильм пройдет в Израиле и за границей с успехом. Я нисколько не преувеличу, если скажу, что все то, к чему мы стремились, все, что мы создали в университетах, в средствах массовой информации, в театре, в литературе, в кино, подвергнется опасности. Своими собственными руками мы будем способствовать разрушению построенного. Но как уже было сказано, я не большой знаток музыки. Для того чтобы наша позиция была обоснованной, нужно получить поддержку со стороны израильских специалистов в данной области.

— О чем вы говорите?! — взорвался Итамар.

Но Гавриэлов обратил на него строгий взгляд и тем самым заставил замолчать. А когда Итамар снова открыл рот, то продолжил уже более сдержанным тоном:

— К тому же у нас нет специалистов в области камерного пения. Во всяком случае, должного уровня.

— Если как следует поискать, всегда можно найти, — заметил Менахем Мурам. — Габи прав. Спросим у крупных знатоков и, может быть, обнаружим специалиста, о котором мы до сих пор не знали. Хотя оценки, как правило, проверяются временем, в данном случае, мне кажется, нет нужды ждать следующих поколений. Надо признать, что мы не всегда прославляем тех, кто достоин славы. Я не говорю сейчас о вещах само собой разумеющихся. Понятно, что на этом форуме мы из скромности не станем называть известные имена. Не исключено, что Габи действительно прав, когда спрашивает: был ли Меламед большим артистом?

— Но в этом нет ни тени сомнения! — На этот раз слова Итамара прозвучали как тихий крик отчаяния.

Он посмотрел на сидевшую против него компанию. Почему-то все они сгрудились по другую сторону широкого стола. И касались друг друга локтями. Он мог ожидать, что в это раннее время они будут пить кофе. Перед каждым из них стоял стакан чая.

— Достижения Меламеда, — продолжил Итамар, — в немецкой камерной музыке настолько неоспоримы… Я не думаю, что в этом поколении есть кто-нибудь, кто может сравниться с ним в исполнении…

— Стоп! — сказал вдруг доктор Ицхак Авиталь. Приказ прозвучал тихо, но требовательно. — Сейчас ты сказал нечто очень важное. Может, даже сам того не сознавая. Ты сказал «исполнение». Исполнение — вот оно, ключевое слово. Вот где собака зарыта! Я всем сердцем согласен с тем, что сказал наш уважаемый профессор.

Да, я, всего лишь доктор, снимаю шляпу перед поразительным анализом профессора. Он абсолютно прав: человек, высказывающий подобные взгляды, артист, выступающий против гуманизма, не может считаться творцом. С психофилософской точки зрения — это невозможно. Мы все это знаем. Но существует неоспоримый факт: Меламед признан во всем мире вершиной в своем жанре. Если так, то перед нами ужасная дилемма. Если мы правы, значит, весь мир ошибается? Есть ли вообще выход? И вот я говорю: есть, исполнение!

— Исполнение? — переспросил, не понимая, Менахем Мурам.

— Именно. Исполнение! То есть, — доктор сделал паузу для усиления эффекта, — является ли исполнительстве творчеством? Вот в чем вопрос! Если то, что говорит господин Колер, верно, — и на минуту, профессор, допустим, что Меламед оценен справедливо и это будет верно для будущих поколений, — тогда, очевидно, мы оказываемся в логическом тупике. А мы обязаны найти выход. Поэтому можно предположить, что речь в данном случае вообще не идет о самобытном искусстве. Это единственный возможный вывод. Да, господа. Мы имеем дело, по существу, с техникой, ремеслом. Мы говорим об ис-пол-ни-тель-стве!

— Ты хочешь сказать, что исполнитель — не художник? — неуверенно спросила Нурит. Такая формулировка ее явно не устраивала.

— Он имеет в виду тех, кто лишь воплощает то, что другие создали своей фантазией, — поспешил успокоить ее Мурам. — Доктор не подразумевал таких художников, как ты, Нурит, которые сами исполняют то, что задумали.

— Хорошо сказано, — коротко оценил Авиталь и стал излагать свою теорию дальше. — Еще ацтеки различали — несомненно под влиянием представителей колена Реувена, любителей искусства и музыки… Кстати, я хотел бы подчеркнуть, что никогда не считал прародителями ацтеков только колено Реувена. Меня неправильно поняли. Это невозможно вычислить точно из-за отсутствия многих исторических данных. Однако нет сомнения, что ацтеки произошли от племен Реувена, Гада и Иссахара. Но вот исполнительские способности ацтеки получили от колена Реувена, представители которого так любили пение, в особенности хоровое, что соседи называли их «ревунами», — отсюда и название племени. Однако я увлекся. Вы ведь не можете знать этого. То, о чем я сейчас говорил, включено во второй том моей работы, который скоро выйдет в свет. Так вот, я хотел сказать, что уже ацтеки видели разницу между творчеством и исполнительством…