Воспоминания - Η. О. Лосский

Будучи сторонником механистического миропонимания, Лесгафт отрицал наследственность. Он утверждал, что зародыш получает от своих родителей только больший или меньший запас энергии и все развитие его строения зависит от проявлений акитвности этой энергии в соотношении с механическими условиями среды. Еще более ненавистен был ему дарвинизм. Он говорил, что объяснение происхождения видов ссылкою на борьбу за существование и переживание приспособленных, есть схоластика, подменяющая наблюдение фактов словесными схемами.

Сам он придерживался своеобразно модифицированного ламаркизма, выводя изменение строения организма и развитие новых форм из упражнения или неупражнения органов. Замечательно, что в основе научных симпатий и антипатий Лесгафта лежали не столько теоретические, сколько практические, именно нравственные, требования: его идеалом в жизни была свобода и самостоятельность личности, проявляющей себя в честном общественно–полезном труде, а в науке его интеллектуальная совесть требовала ясной и отчетливой мысли, проверяемой опытом.

Его лекции, содержавшие в себе изложение системы биологии, иллюстрируемой многими примерами из жизни животных и человека, имели целью не только собощать теоретические сведения, но и воспитывать нравственный характер слушателей. Ценил он только тех студентов, которые не ограничивались слушанием лекций, но принимали также участие в практических работах и обнаруживали при этом настойчивость и выдержку.

Лесгафт был в университете приват–доцентом. От профессуры он отказался для того, чтобы сохранять свободу. Так, например, он читал свой курс анатомии для натуралистов три года, тогда как обязательный курс, читаемый профессором, был краткий, годовой. Не удивительно поэтому, что первый год Лесгафта слушало множество студентов, человек четыреста, но, сдавши в конце года экзамен у профессора по краткому учебнику, они на второй год уже не продолжали заниматься анатомиею. Заключение своего курса на третий год Лесгафт читал уже не в университете, а у себя на дому в доме графа Левашова на Фонтанке N° 18 (рядом с Департаментом полиции).

Третий год был посвящен проблемам психологии в связи с анатомиею и физиологиею. Лесгафт уделял в нем много места учению об эмоциях, особенно о чувственных страстях и связанных с ними изменениях в строении тела; он излагал при этом подробно учение о выражении эмоций и приносил трактаты на эту тему, снабженные иллюстрациями.

На третьем году занятий у Лесгафта мое внимание особенно сосредоточилось на эмоциях и характере человека. Неустанно занимаясь самонаблюдением, я особенно научился подмечать органические ощущения в составе эмоций и вообще душевной жизни, а также локализацию их в теле. Наблюдая также мельчайшие телесные проявления душевной жизни всех лиц, с которыми мне приходилось сталкиваться, я захотел точнее познакомиться с мускулатурою лица.

С самого первого года я принимал участие в практических занятиях у Лесгафта, напр, занимался препаровкою мускулов руки, ноги и т. п. На третьем курсе я попросил Лесгафта дать мне голову для препаровки мускулов лица. Через несколько месяцев он дал мне голову, кажется како- го‑то солдата, умершего в госпитале. Занятия эти впоследствии очень повлияли на развитие моих психологических и философских учений.

Наука так увлекала меня, что политикою я интересовался в это время очень мало. Будучи на первом курсе, в день университетского праздника 8 февраля я пошел на банкет, ежегодно устраиваемый студентами левых политических групп. В этот день во всех ресторанах устрагивалось множество больших и малых собраний, обедов, вечеринок профессорами, а также бывшими и настоящими студентами. Любители выпить и покутить давали себе полную волю. Полиция смотрела сквозь пальцы на поведение студентов в этот день. Шалости молодых сорванцов иногда заходили очень далеко. Например, в один из таких праздников ночью подпившие студенты, проходя по Аничкову мосту, на котором по четырем углам его стоят известные статуи бар. Клодта, изображающие коня, вставшего на дыбы и укрощаемого волею человека, забрались на спину коня.

Банкет, на который я пошел, был устроен в большом зале какого‑то второстепенного ресторана. Присутствовало на нем более тысячи студентов. Приглашены были любимые студентами прфоессора и писатели, например, Михайловский. Во время чаепития они произносили речи на политические и социальные темы, довольно умеренные. После отъезда гостей начались речи студентов, все более горячие и откровенные. Наконец, на стол вскочил встудент–естественник Т., социалист, и начал произносить резко противоправительственную речь. Внезапно огни погасли, все вскочили со своих мест. Когда огни опять зажглись, я увидел среди студентов множество лиц, хотя и наряженных в поношенные студенческие мундиры, но имевших физиономии столь грубые и примитивные, что допустить принадлежносьт их к составу студентов было невозможно. Был ли кто‑либо арестован, — я не знаю.

На лекциях в первые же дни я обратил внимание на студента с большим лбом, интеллигентным красивым лицом, который слушал лекции внимательно, заложив ногу на ногу и качая ногою. Мне он очень понравился и я скоро познакомился и сошелся с ним. Это был Сергей Алексеевич Алексеев, сын философа Алексея Александровича Козлова. Сошелся я также вскоре с Сергеем Ивановичем Метальниковым, который стал впоследствии известным биологом, специалистом по иммунитету. Очень хороши были также мои отношения с химиками Владимиром Андреевичем Мокиевским и Похитоновым. С Вадимом Александровичем Юревичем, как уже сказано, я жил в одной комнате в Коллегии.

Думая о том, как мне устроить свою жизнь по окончании университета, я выработал детски фантастический план. Мне улыбалсаь идея заниматься естествознанием, будучи свободным частным ученым. Средства же, необходимые для такой жизни, я думал обеспечить себе путем сельского хозяйства, арендуя какое‑либо имение. С этою целью я решил приобретать в университете агрономические знания.

На нашем факультете было агрономическое отделение. Оно было организовано весьма поверхностно. Мне пришло в голову, что для приобретения практических знаний и навыков следует использовать перерывы между семестрами. Я решил поехать на Рождество 1892 г. в село Едимоново Тверской губернии, где находилась сельскохозяйственная школа Верещагина, задавшегося целью поднять в России маслоделие и сыроварение. Я подбил своих товарищей Мокиевского и Юревича поехать со мною и мы поступили в школу Верещагина на месяц. Занятия наши состояли в том, что мы, наравне с другими учениками школы, доили коров, кормили их, принимали участие во всех операциях, необходимых для варения швейцарского сыра, сыра камамбер и т. п.

Мы наняли себе комнату в деревенской избе, а питались при школе вместе с остальными учениками. Пища была грубая и, может быть, не всегда вполне доброкачественная. Кишечник мой всегда отличался большой чувствительностью. В раннем детстве я едва не умер от вялой деятельности его.

Не удивительно, что через две недели после приезда в Еди- моново я заболел. Юревич, который уже в то время решил, что будет врачом, начал лечить меня компрессами и другими средствами. Как только он поставил меня на ноги, мы решили, что оставшиеся две недели Рождественских праздников мы проведем в Москве. Осмотрев древности и достопримечательности Москвы, мы посетили также и ее театры. Ермолова выступала в «Орлеанской деве». Шиллер всегда был моим любимым поэтом. Все главные произведения его я читал в подлиннике. Мы были восхищены игрою Ермоловой и отхлопали ладони, аплодируя ей.

Увлечения мои агрономиею ослабели, но все же отражением их, кажется, даже на третьем курсе был один сложный эксперимент, задуманный мною. Читая книгу по агрономической химии, я пришел к мысли, что в пористой земле воздух находится, может быть, в более сжатом виде и с иным соотношением кислорода и азота, чем в атмосфере. Я попросил у профессора Советова разрешения произвести в помещении агрономического кабинета эксперимент, который дал бы ответ на этот вопрос. Накупив множество реторт, колбочек, трубочек и т. п., я построил очень сложный аппарат. Задача моя состояла в том, чтобы поглотить из‑под колокола, где стоял цветочный горшок с землею, весь кислород посредством своего аппарата.

Само собою разумеется, мой эксперимент не дал никаких определенных результатов. Он был слишком сложен для новичка, неподготовленного к ведению опытов путем упражнения на более простых задачах. Еще более сложна была мысль о взаимном уравновешивании океанов и материков, занимавшая меня некоторое время. За разработку ее я, конечно, не мог взяться.

В то же время не менее полугода носился я с мыслью, что открыл один из важных факторов музыки: узнав, что сокращения мышц в организме производят тона, я пришел к предположению, что музыкальное выражение эмоции находится в связи с этими тонами, пронизывающими тело человека. Одна догадка, пришедшая мне в голову, кажется, уже после окончания университета, представляется мне и до сих пор заслуживающею проверки. Острая боль от ужале- ния пчелою, шмелем или осою наводит на мысль, что эти насекомые вонзают свое жало прямо в концевые нервные аппараты в коже. Для этого необходимо допустить, что они особенно отчетливо воспринимают в теле поражаемого ими животного его нервные ткани. И в самом деле, известно, что оса–анатом парализует сверчков, погружая свое жало прямо в их нервные узлы.