«Крестоносцы» войны - Стефан Гейм

Фарриш продолжал, не сбавляя тона:

— Сегодня утром мне звонит генерал Дор — с постели поднял! — и говорит: «Фарриш, этот ваш фейерверк четвертого июля — отменяется. Снаряды надо расходовать для тактических целей», говорит. Так вот, я вас спрашиваю, кто донес Дору?

Крерар пожал плечами.

— Ну, кто?

— Я предполагал, что штаб корпуса поддерживает ваш план, сэр, — соврал Крерар.

— Теперь поддерживает! — торжествующе крикнул Фарриш.

Уиллоуби был сильно расстроен — не тем, что генерал Дор не устоял перед натиском Фарриша, и не перспективой скандала, который ему закатят союзное командование и полковник Девитт, а своей собственной оплошностью. Как можно было колебаться в выборе между Девиттом и Фарришем, между директивой начальства и желанием этого человека? Достаточно взглянуть на него. Иетс, интеллигент, учителишко, ничего не понял. Иетс не сказал ему, что это прирожденный повелитель — власть, сила! Это не просто генерал, командир дивизии, это человек, за которого надо держаться, который пойдет далеко, которому надо подчиняться так же слепо, как старику Костеру, там, дома, в юридической конторе «Костер, Брюиль, Риган и Уиллоуби».

— Да, я заставил штаб корпуса поддержать меня! — ликовал Фарриш. — Я сказал Дору: а это что, не тактика? Да еще какая? Мы выпалим сорок восемь залпов из сорока восьми орудий, а потом мы им скажем — мощь Америки! Голос Америки! Но Дор уперся. Кто-то ему нашептал. Кричит — бессмысленный расход, и все тут. Тогда, знаете, что я сделал?

Все почтительно молчали. Каррузерс наклонился вперед и прошептал:

— Здесь не одни офицеры, сэр!

— А мне наплевать! Никакой тайны тут нет! Это была тайна, а теперь пусть слышат все. Так вы знаете, что я сделал? Я пошел на компромисс. Я отступил на одном участке, чтобы победить по всей линии. Вся армия, стоящая в Нормандии, сделает по-моему! Конечно, того эффекта не будет. Шику поубавится. Это уж будет не личная операция Фарриша, — ну да черт с ним! Все орудия до единого, по всему фронту, одновременно, в пять часов утра, выстрелят в честь праздника… Но листовки будут только у меня.

— Изумительно! — сказал Уиллоуби.

— А? Что?

— Изумительно, сэр!

Фарриш воззрился на Уиллоуби.

— Конечно, изумительно. А вы кто такой?

— Это майор Уиллоуби, наш начальник, — сказал Крерар, — а это капитан Люмис, его помощник.

Оба отдали честь. Фарриш небрежно помахал рукой.

— Сэр, — скромно заговорил Уиллоуби, — я приготовил для вас листовку.

— Как вы сказали — ваша фамилия? Уиллоуби? — спросил Фарриш. — Вы умеете писать по-немецки, майор Уиллоуби?

— Нет, сэр. К сожалению, не умею. Но я отдал распоряжение.

— Я отдал распоряжение, майор. Какому-то лейтенанту.

— Да, сэр, лейтенанту Иетсу, — сказал Уиллоуби. Он кивнул Абрамеску. — Позовите лейтенанта Иетса.

— Не надо, — сказал Фарриш. — Тут и так слишком много народу. Капитан Каррузерс, будьте добры, объясните этому майору, что я терпеть не могу, когда вмешиваются в мои дела!… Теперь слушайте: мне нужно, чтобы эта операция возымела ощутимое действие. Я заставлю Дора взять свои слова обратно. Я докажу, что я не трачу даром боеприпасов. Какой смысл затевать всю эту операцию, если она не даст никаких результатов? Мне нужна гарантия, что после того, как мы выпустим эти бумажонки, несколько фрицев перебегут к нам. Что вы можете предложить?

Люмису хотелось заговорить, до смерти хотелось. Но он побоялся. Он только весь вытянулся, запыхтел и поднял руку. Уиллоуби схватил его за локоть.

— Чего вам? — прошипел он.

— Радио! — шепнул Люмис на ухо майору. — Радио! Обращение по радио — сразу после залпа!

— Заткнитесь! — сказал Уиллоуби.

Заговорил Крерар:

— Боюсь, генерал, что нам придется положиться на действие листовки.

Уиллоуби выступил вперед.

— Нет, сэр, мы можем сделать больше, гораздо больше.

Фарриш переводил взгляд с Крерара на Уиллоуби и обратно.

— Ну, выкладывайте, да поживее!

Уиллоуби почувствовал, что такого случая упускать нельзя.

— Мы можем, сэр, предоставить в ваше распоряжение громкоговорители и нужных людей. Они выедут на передовую и поговорят с немцами. Если выбрать место на том участке, где вы нанесли немцам значительные потери, то такая комбинация — листовки плюс обращение по радио — должна дать хорошие результаты. Вы, несомненно, слышали, сэр, об исключительном успехе, которого мы добились в Сен-Сюльпис. Мы заставили гарнизон сдаться.

— Ах, вы заставили гарнизон сдаться?

Люмис не вытерпел:

— Сэр, с вашего разрешения, — у нас есть чрезвычайно подходящий для этого человек. Сержант Бинг, он работал над листовкой, и он отлично умеет выступать по радио…

«Вот не было печали!» — подумал Бинг.

Люмиса осенила еще одна блестящая идея. Он даже весь вспотел от волнения.

— А в качестве помощника Бингу мы можем отрядить опытного техника, очень спокойного и положительного, который обеспечит успешное выполнение задания, — рядового Толачьяна. А возглавлять операцию будет лейтенант Лаборд, лучше его не найти для…

— Довольно! — оборвал его Фарриш. — Что здесь такое — сумасшедший дом? В бойскаутов играете? Какое мне дело, кого и куда вы пошлете?… Обращение по радио — одобряю. Валяйте.

Валяйте — эхом отдалось в мозгу Бинга. Толачьян, Лаборд и он сам — веселое дело!

Он попытался поймать взгляд Крерара. Но тот был занят проводами генерала.

После ухода Фарриша Люмис не мог ни успокоиться, ни заняться повседневными делами. Он шагал взад и вперед по двору замка, радостно улыбаясь про себя.

Как много он сделал за сегодняшнее утро и как хорошо сделал! Он обратил на себя внимание генерала своим разумным предложением. Правда, Уиллоуби отчасти присвоил себе его заслугу, но Уиллоуби всегда это делал. Кроме того, он устроил так, что Толачьян получит хороший урок. В следующий раз он поостережется делать посмешище из своего командира. А Бинг — этот нахал, всезнайка, — посмотрим, как ему понравится, когда пули будут свистеть вокруг него. Можно не сомневаться, что Лаборд будет лезть на рожон, нимало не заботясь о естественном желании Бинга и Толачьяна остаться в живых.

7

Карен уехала из Шато Валер в день посещения генерала Фарриша. Она отправилась в лагерь корреспондентов и села писать очерк о листовке. Обычно она работала быстро. Она всегда предварительно продумывала план и составляла в уме целые фразы, прежде чем записать их на бумаге. У нее был своеобразный стиль, и она гордилась этим. Она писала просто, сжато, не размазывая, хотя нередко отводила больше места общей атмосфере, чем фактам. Недавно редактор ее газеты предложил ей больше оттенять «женский подход» в ее корреспонденциях.

— Надо побольше задушевности, Карен, — сказал он. — Вот как в ваших «портретах бойцов»…

— Сантиментов? — спросила Карен.

— Да, если хотите, сантиментов.

Она отказалась наотрез.

— С тех пор как я писала «портреты», я многое узнала. По-видимому, я изменилась. Грамматика одна и та же — для мужчин и для женщин. И факты те же.

Редактор не стал спорить. Ее очерки пользовались успехом. Их по-прежнему охотно перепечатывали другие газеты, хотя в них уже не было сантиментов.

Но корреспонденция о листовке никак не давалась Карен. Она задумчиво смотрела на пишущую машинку, рассеянно перебирая клавиши. О каше, заварившейся вокруг листовки, о сумасбродстве Фарриша, интриганстве Уиллоуби, разговорах Бинга с солдатами писать нельзя. Ни один цензор не пропустит этого. Под рубрику «нарушение военной тайны» можно подвести что угодно. Офицеры, в том числе и цензор, конечно, покрывают друг друга. Может быть, так и следует, — очень важно поддерживать доверие тыла к армии. Жены и матери дрожат за жизнь своих близких; нужно внушать им, что эта жизнь находится в надежных руках, в руках добросовестных, дальновидных, сознающих свою ответственность людей. Но в таком случае она может написать только, что утром четвертого июля выстрелят пушки, а потом немцы получат листовку следующего содержания…

Текст листовки цензура, вероятно, пропустит только после четвертого июля. Значит, если она не добавит свежего, интересного материала, заметка уже устареет. Любой корреспондент сможет написать то же самое. Надо бы изложить свою личную точку зрения. Но тогда придется ответить на вопрос: за что мы воюем? Она никогда не писала политических статей, это — не дело очеркиста. И что она может сказать о целях войны, если сама ни в чем не уверена? Так хорошей статьи не напишешь. А может быть, подождать? Посмотреть, что получится из обращения к немцам?

Карен обратилась к офицеру по связи с прессой, и тот достал ей разрешение присутствовать при радиопередаче отдела разведки и пропаганды.

О том, кто назначен для проведения радиопередачи, Иетс узнал от Крерара. Крерар сказал об этом мимоходом, как о решенном деле: