Король без развлечений - Жан Жионо

Вернулась пора темных дней, пора снега, холода и смутного страха. Жизнь была не слишком веселая. Не могли мы забыть так скоро те времена, когда все оказались чем-то вроде овец в загонах у господина В. Вот почему свет в окне у Ланглуа вселял в нас уверенность.

Кстати, Ланглуа сразу же нашел, чем заняться. Ничего особенного в этой работе, конечно, не было. Наоборот, все было совершенно обычно. И соответствовало его новым обязанностям.

В том году холода особенно потрудились на некоторых затененных участках нашей территории. В районе Руссэ и лентского леса мороз крепко сковал сумрачные ложбины Буванта и Кордеака, заставив упрятаться всю живность или выгнав ее в другие места. Крестьяне Авера сообщили, что объявились волки.

Сначала они беззвучно шастали вокруг селений. То гуся утащат, то крольчатник разворочают, то козу задерут; бегали даже по следам почтальона и устраивали ночные концерты. В хлевах коровы и лошади топали, словно им хотелось станцевать сарабанду.

А раз у нас были теперь и главный егермейстер, и старший егермейстер, то стоило ли терпеть такое?..

— Разумеется не стоит, — сказал Ланглуа и уложил из карабина трех или четырех хищников.

То были довольно крупные двухлетки, до этого располагавшие большими запасами дичи в лесах Голконды, где никто не мешал им охотиться на жирных зайцев-русаков и на диких гусей. Здесь, конечно, ситуация была иная: наши гуси не дикие, и нам не хочется, чтобы с ними поступали так, как поступают с дикими. К тому же у нас есть овцы, козлята и телята, а потому у нас развилась подозрительность.

Выстрелы Ланглуа из карабина дали волкам это понять. Те урок усвоили. Впрочем, они были способны преследовать зверей по следам на большие расстояния; теперь, прежде чем отправляться на охоту и по возвращении с нее, они выходили на опушку леса и долго выли, как бы грозя деревне.

Но молодыми волками дело не ограничилось.

Однажды ночью кто-то вытащил и изорвал в клочья мешок с сеном, которым было заткнуто чердачное окно в конюшне Фюльжанса, и наутро там можно было увидеть впечатляющую картину! Лошади и корове ночной посетитель перегрыз горло и у обеих выел часть туши. Тринадцать овец были зарезаны, словно кто-то наслаждался, вонзая зубы в мясо сквозь шерсть. Четырнадцатой овцы в хлеве не оказалось, четырнадцатую просто унесли. Раны в трупе лошади и коровы свидетельствовали о мощных челюстях и небывалой решимости. Это не было делом волчат. Это был зверь, мало интересующийся тем, напишет о нем басню какой-нибудь Лафонтен или нет. То была работа старого разбойника. Причем такого, у которого есть кого кормить.

А если судить по прыжку, совершенному им с тушей овцы в зубах, чтобы вновь оказаться в окошке наверху хлева, то это явно был зверь, встречаться с которым в лесу не рекомендуется никому.

Заметьте, что все это было совершено в полной тишине, из чего можно сделать вывод, что зверь был очень уверен в себе.

Тем не менее Ланглуа три дня в одиночку ходил по его следам.

— Приличный волк, умеет себя преподнести, — сказал он наконец Сосиске и выкурил, сидя у камина, подряд пять трубок.

— У тебя есть праздничное платье? — спросил он затем у Сосиски.

— Конечно.

— Ну-ка, покажи.

Это было уже в ту пору, когда мы поняли, что у Ланглуа ничто не значит ничего. Сосиска пригласила его подняться в ее комнату и открыла сундук. Там лежало очень красивое праздничное платье, совсем не для нашей деревни, поэтому мы его никогда не видели, но в Тюильри, если верить рассказам, оно было бы к месту.

— Замечательно! — сказал Ланглуа.

Начал он с того, что вызвал к себе срочно егермейстера и его псаря и послал их в Авер, чтобы они устроили там засаду. Сам же направился на ферму Юрбена. В тот же вечер между площадками в Сен-Бодийо и нагорьем Авера, где засел егермейстер, началась великолепная перекличка охотничьих рогов. Были минуты, когда звук застревал в роге, да так, что мороз по коже продирал, даже когда знаешь, что это такое, — до того мрачной была эта древняя музыка.

Отменная штука — этот охотничий рог!

Я готов поклясться в этом, так как ничто другое не смогло бы так перепугать обитателей леса вокруг Авера, и Ланглуа успел сделать все, что задумал…

Я полагаю, что именно он распорядился организовать эти вечерние дуэты, эти ночные, такие тревожные, призывы и ответы, наполненные еще более сильной тревогой, эти диалоги громких печальных голосов, медленно плывущие над лесами диалоги об отчаянии, эти звуки утренней побудки, в которых явно слышится конский топот, рысь всадника, которого вот-вот настигнут. Однако, по существу, в этих звуках много демонстративной воинственности. Ничего странного: поскольку речь идет о волках, то времени разводить философию просто нет.

Последствия были, разумеется, того же порядка. Однако не забывайте (хотя нас не обвинишь в излишней светскости с нашими лесами, горами, холодными ветрами, от которых из носу текут потоки, с грязью, доходящей от щиколоток до колен и от колен до головы), мы и сами очень любим церемонии. И у нас тоже есть свой церемониал, игнорировать или недооценивать который не следует, когда этого требуют обстоятельства нашей жизни. Если вас пригласили быть кумом на крестинах, попробуйте явиться без тросточки, увитой лентами! Если вы шафер, попробуйте не так взять за руку подругу невесты. Или попробуйте начать жатву, не обтерев грудь коня обязательным жгутом соломы. Или разрезать хлеб, не перекрестив его! И так можно перечислять до утра. Так почему не быть строгому церемониалу для этих загадочных работ в местностях печальных, где люди часто рискуют жизнью? И после всего, что я вам рассказал, как не допустить, что Ланглуа был именно тем человеком, который лучше, чем кто бы то ни было, мог привести все это в движение?

Надо признать, что сделано это было мастерски.

Его лицо, холодное и непроницаемое, его глаза, смотревшие куда-то поверх гор, наверное, скрывали своего рода считающий вычислительный механизм. В то же время мы узнали, что в порядке коммунальной повинности мы для предстоящей генеральной облавы поступали, с оружием и обозом, в прямое подчинение Ланглуа, что старший егермейстер и, главное, старшая егермейстерша примут участие, причем не где — то на балконе, а в общих рядах, что тот самый королевский прокурор, специально приглашенный по этому случаю, бросил все дела, чтобы быть с нами, что он уже находится на расстоянии одного дня езды от деревни, поскольку прошлую ночь провел в Монетье, что, похоже, он никогда еще не перемещал свое пузо с такой скоростью и что, разумеется, все это не дает основания ждать от него веселого настроения, что у него, наоборот, сохранится недовольный вид, но что эта особенность, свойственная его должности, не должна нас особенно беспокоить.

И это не все: предполагалось, что одиннадцать человек, трубящих в охотничьи рога, будут расставлены в рядах загонщиков, а об одеянии жены старшего егермейстера вообще рассказывали чудеса. Представьте себе, как должна была выглядеть эта женщина среди снегов! И, наконец, Ланглуа пригласил нас прийти в тот же вечер в школьный зал, где он должен был объяснить, в чем состоит наша роль.

К шести часам собрались все, все восемьдесят мужчин: отцы, сыновья, братья и деды, с радостью обнаружившие, как хорошо Ланглуа разбирается в наших местных названиях ложбинок, косогоров, холмов, кошар и наших самых потаенных троп. Ни разу не ошибся, ни одного лишнего слова не сказал, ни одного леса не перепутал с другим, все было на месте, каждый маршрут рассчитан точнее, чем на королевском параде. Движение было расписано заранее, места отдыха определены, сигналы рогов указаны с точностью до минуты и с каких именно мест они должны раздаваться.

Мы грешным делом думали, что Ланглуа не помнит наши фамилии, а оказалось, что еще как помнит! И имена, и кто кому родней приходится (а этим-то уж мы дорожим, как зеницей ока) — все помнит назубок!

«Такой-то, сын такого-то и отец такого-то, будет в таком-то месте в такое-то время. Слева от него будет Бакюлар». (И он уточнял: сын, и еще уточнял: я говорю «сын», потому что знаю, что сын…)

Не только фамилию и родство, но и особенности каждого, самые сокровенные достоинства он знал.

— Я говорю «сын», потому что знаю, что сын один легко поднимает бочонок вина на сто двадцать литров, а в том месте мне нужен человек сильный, потому что… — и он объяснял почему.

После этого можно было уже поручиться, что Бакюлар-сын не ошибется ни на миллиметр, ни на секунду. Когда Ланглуа говорил, можно было услышать, как муха пролетит. Его просто пожирали глазами. Вот какой это был человек!

Думаю, в ту ночь многие не спали. Обдумывали каждый свой маршрут, так подробно им описанный, что у нас перед глазами были все детали: выступы леса, опушки, поляны, открытые места. Мы размышляли, не сомкнув глаз, об этом человеке, знавшем нас как свои пять пальцев и никогда нам не улыбавшемся.