Капсула времени - Анна Драницына
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы за кем занимали? У меня все списки имеются. Вначале Поповы, потом Кулебякины, затем Смирновы. Что вы прете, женщина? Что значит, просто пройти? Нам всем тут просто пройти. Или вы думаете, что ваши дети лучше наших? Да я тут с трех ночи стою, а вы только что пришли. Выспались, покушали небось хорошо. Охрана, на помощь!
Сквозь приоткрытую дверь я видела, как Марковна доела белое пирожное, вытерла губы салфеткой и горестно вздохнула:
– Леночка, закрой, пожалуйста, окно. Сил моих больше нет. И позови сюда эту, убогую.
Убогая – это я.
Меня запихнули сюда нечаянно, через РОНО. Когда умер Лео, мы продали квартиру на Фонтанке и переехали из центра Петербурга в спальник Купчино, чтобы Мамзель могла отдать долги. Она до последнего пыталась спасти мужа, консультировалась у сотни врачей. И всем носила в конверте «благодарности».
– Пойми, Элоиза, у них копеечная зарплата. Если не дать денег, они не будут с ним возиться.
– А клятва Гиппократа?
– Сейчас другие времена. Каждый выживает как может. Ты знаешь, какая зарплата у врача? Это бедные, нищие люди.
Бедные нынешние гиппократы брали наши конверты, в процессе беседы мяли их в карманах белых халатов, на всякий случай проверяя на ощупь – вдруг маловато. Потом все как один твердили, что единственный выход для Лео – дорогая операция. А шансы выжить после нее – 50 на 50. И в результате, черные пятьдесят побили белые. Может, последний конверт был недостаточно пухлым, потому что Лео умер прямо на операционном столе. Я читала, что в Древнем Риме врачу отрезали руки, если у него на столе умирал пациент. Я бы хотела жить там. Чтобы все по-честному, а не так, как у нас. Не спас чужую жизнь – отдавай свою. Облажался с операцией на сердце – отдавай свое. Я бы лично вырезала сердце этому козлу доктору Смирнову, дайте только мачете. Но теперь другие времена, как говорит Мамзель.
Сейчас мне кажется, что Лео все знал заранее. Знал, что с такими гиппократами тягаться бесполезно. Когда последний раз я видела его в больнице, он попросил посадить его на каталку и отвезти за угол, покурить. Нужно было сделать это непалево, чтобы медсестра ничего не заподозрила. Поэтому мы забурились в женский туалет, и я открыла форточку. Лео с облегчением затянулся.
– Знаешь, Лиса, в былые времена преступникам, перед тем как отрубить на эшафоте голову, разрешали покурить.
– Так и представляю твою летящую тыкву с недокуренным хабариком в зубах.
– Слушай, Лиса, ты молодец, я таких крутых девчонок больше не встречал.
– Ты это к чему? Может, еще и бухло тебе принести? Нормальная такая терапия. Мне нравится.
– Я не вернусь, Лис. Мать не хочет в это верить, плачет. Но ты должна знать – вам будет нелегко.
– Да ладно, не кисни. Прорвемся. Врачи всегда врут, ты же знаешь. Им лишь бы деньги тянуть.
– Ты береги себя, ладно? И мать с братом.
Лео с трудом говорил, как будто выдавливал из себя слова. Из него отовсюду торчали прозрачные шланги, словно его нашпиговали коктейльными трубочками. И все время курил, курил.
– Лис, на самом деле я прошу тебя о помощи. Васек – особенный ребенок, к нему нужен подход. Ты будешь с ним рядом, если что?
– Чувак, ложись спокойно в больницу и ни о чем не думай.
– Нет, я серьезно. Понимаешь, мне больше не на кого положиться. А ты круто научилась держать удар. Я горжусь тобой.
– Лео, ты гонишь. Так бывает, когда страшно не за себя, а за других. Говорю тебе – ни о чем не думай, я все сделаю.
– Обещаешь?
– Клянусь!
Я-то думала, что он шутит, а он взял и взаправду умер. Короче, он был моим вторым другом, который исчез из моей жизни, даже не сказав «пока», но при этом навсегда остался рядом. Я не знаю, как это объяснить, не верю в призраков и прочую фигню. Просто мои друзья всегда тут, и их мысли текут через мою тупую башку, и точка. Хотя не знаю, за что они так со мной, почему нужно было кинуть меня в этом сраном мире совсем одну, блин! Уж прихватили бы с собой за компанию, что ли. Идиоты, ходячие мертвецы, блин! Как же мне иногда вас не хватает – хоть воем вой.
Когда мы переехали в Купчагу, мама пошла просить место в школе, и неожиданно оно оказалось в известной гимназии. Этого Паучиха не могла стерпеть. Она-то думала, что круче всех на районе, а тут свыше пришел приказ взять в ее Образцово-показательную Гимназию Номер Один какую-то нищебродку, асоциальную личность. И теперь эта убогая сидит напротив, смотрит прямо в глаза (этого с Паучихой себе никто не позволял) и даже не думает сунуть ей в тумбочку заветный конвертик. Хотя Мамзель и тут бы сунула конверт, медики ее приучили – она всем теперь сует деньги на всякий случай. Но я сказала, что тогда в школу не буду ходить вообще. Пусть только попробует.
Когда я зашла в кабинет, Марковна возвышалась над столом, словно огромная гора, и долбила что-то на компьютере. Как все люди в возрасте, она лупцевала «клаву» с такой силой, что беднягу все время подбрасывало вверх и с грохотом опускало вниз. Пока директриса делала вид, что я – пустое место, я успела как следует оглядеться. Мадам была двух-, нет, даже трехскамеечная особа. Огромная. И все в кабинете было чересчур большим и раздутым – овальное зеркало в полстены, фигурка кошки на столе высотой в четверть метра, стул с резной королевской спинкой. Представляю, как себя чувствуют тут первоклашки. Глупые блошки на ковре. Думаю, сразу писаются в штаны от страха.
– Долго ты тут не продержишься, – вдруг открыла рот Паучиха, не глядя на меня. – Я вообще не понимаю, почему чуть что, сразу к нам? У меня тут помойка, что ли?
– А разве нет?
Она наконец вынула голову из компьютера и удивленно взглянула на меня поверх очков в золоченой оправе.
– Попридержи язык, девочка, а то вылетишь отсюда в два счета, и никакое РОНО тебя не спасет. Сразу хочу сказать, у нас школа для детей из приличных семей. При-лич-ных. В 11-м сейчас учится сын футболиста Корякова, а в восьмом (она многозначительно подняла указательный палец, на котором ярко сверкнул огромный красный рубин) ребенок депутата Иващенко. – Рубин указывал вверх на портрет Иващенко. Я еще при
