Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

явившись туда всего лишь во главе своего штаба. Адмирал же Чичагов, «раздув паруса», откровенно «путался в галсах». Как результат – изгнание «узурпатора» и, по сути, окончательный разгром французской армии. Пленение Наполеона, несомненно, повысило бы престиж. Как считал Кутузов, престиж лишь одного человека – царя Александра. Да и то – в глазах британских «торгашей».

Ничего удивительного, что больше всех удручены были только эти двое – русский император и британский посланник. Ну а русская армия медленно входила в Борисов. Совсем недавно отсюда выбили французов. Кругом лежали трупы вражеских солдат.

Позади фельдмаршала Кутузова двигались его солдаты. Он знал: им еще предстоит многое. Но в этот раз их главнокомандующий спас братушек-ребятушек от бессмысленной бойни…

* * *

«Бj́льшая часть артиллерии приведена в негодность вследствие падежа лошадей и вследствие того, что у большинства канониров и фурлейтов отморожены руки и ноги… Дорога усеяна замерзшими, умершими людьми… Государь, я должен сказать вам всю правду. Армия пришла в полный беспорядок. Солдат бросает ружье, потому что не может больше держать его… Офицеры генерального штаба, наши адъютанты не в состоянии идти. Можно надеяться, что в течение сегодняшнего дня мы соберем вашу гвардию… Неприятель преследует нас все время с большим количеством кавалерии, орудиями на санях и небольшим отрядом пехоты.

Вильна, 9 декабря, 5 часов утра.

Из рапорта начальника штаба Бертье

Странно, даже сейчас, голодные и обмороженные, французские солдаты прославляли Императора, по вине которого гибли в дремучих русских лесах и тысячами умирали от холода и голода. Именно с ними, этими суровыми бородачами, Наполеон завоевал полмира. Но не Россию…

Относительно Российской империи Бонапарт, как он теперь понимал, сильно ошибался. Страна варваров безгранична, а ее жители подобны гуннам. Их можно убить, но не завоевать! Правда, имелось одно существенное «но»: русские оказались блестящими воинами. Аустерлиц застелил глаза. За всеми этими пруссаками и австрийцами он как-то не углядел в полной мере отвагу русского солдата. И цена этого недогляда оказалась слишком высокой.

Уже в Сморгони, где он наконец смог отдышаться, Наполеону доложили: из 40 тысяч, подошедших к Березине, уже через три дня после переправы двигалось не более девяти. Хотя этого можно было и не говорить: в Императорской гвардии осталось всего 159 офицеров и 1312 солдат[227] – выжил лишь каждый пятый…

Это был разгром, катастрофа[228]. Ничего подобного у него еще не было и вряд ли когда-нибудь будет. Ничего, вернувшись в Париж, надо будет набирать новую армию, с которой Император заставит всех склониться перед силой французского оружия!

А пока… Пока – все забыть! Будто не было, будто в тяжелом сне, в кошмаре…

Там же, в Сморгони, для Наполеона едва все не закончилось.

…Всякому человеческому терпению есть предел.

После Березины Великая армия Бонапарта уже не просто откатывается на запад: разлагаясь на глазах, она стремительно убегает. Криков во славу Императора уже почти не слышно: кричать некому, все заняты только одним – поиском еды и сохранением собственной жизни. Причем – любой ценой!

Терпение должно было лопнуть. И наконец лопнуло. Самым слабым звеном в коалиционной цепочке Бонапарта оказались, конечно же, союзники (кто бы сомневался!). Случилось то, что уже давно назревало: взроптали пруссаки. Кто-то из прусских гвардейцев предложил избавиться-таки от «узурпатора», приведшего армию к краю пропасти.

– Наполеон для нас сейчас главное препятствие к спасению, – переговаривались они между собой. – Самый раз от него избавиться. И как можно скорее…

Тон задавал немолодой гвардейский капитан Мюллер, которого готовы были поддержать многие.

– Если к делу подойти с умом, – нашептывал он товарищам, – дело может выгореть…

– Например? – спросил кто-то.

– Если, скажем, нас поддержат сами французы…

– Вряд ли «лягушатники» нам помогут, – усомнился третий. – Они продолжают чуть ли не молиться на корсиканца, напоминая глухарей, не замечающих, что творится вокруг…

– И все же отчаявшихся предостаточно, – гнул свое капитан. – Взять того же майора Лапи… Похоже, от невзгод он готов хоть сегодня расправиться с тем, кто завел всех нас в ловушку…

Через какое-то время у штабного дома[229] Наполеона сгрудились прусские офицеры-гвардейцы. Вскоре к ним подошел и майор Лапи. Посмотрев на нерешительных пруссаков, француз скомандовал:

– Пора, господа! Если не сейчас – то уже никогда! Смелее…

Пруссаки глянули на капитана Мюллера, который еще десять минут назад призывал их, отбросив сомнения, совершить подвиг во имя спасения.

– Пруссия этого нам не забудет! – кричал он. – Убив Бонапарта, мы обессмертим себя, вписав свои имена в пантеон германских героев…

Самое сложное капитан брал на себя: прикончив императорского мамелюка Рустана, он должен был лично заколоть «узурпатора». Однако десять минут будто подменили старикана Мюллера: переминаясь с ноги на ногу, он явно передумал вписывать свое имя не только в пантеон героев, но даже в список отличившихся в последнем бою. Вспомнив жену и детишек, он вдруг чертовски захотел жить! Казалось, капитан желал сейчас только одного: чтобы о нем вдруг все позабыли. Кто-то хихикнул: старикашка просто струсил, хорошо, что не обмочил штаны…

Тем не менее каждый понимал: не тот момент, чтобы дурачиться. Следовало действовать!

– Давай ты! – кричит капитан Мюллер французу.

– Нет уж! – отказывается майор Лапи, отводя глаза. – Я бы, конечно, мог… но, боюсь, мои подчиненные вряд ли поймут… Ведь они так любят своего Императора!

Патовая ситуация разрешилась сама по себе. Правда, не без помощи находчивого графа де Коленкура. Выйдя из дома, он нос к носу столкнулся с враждебно настроенными гвардейцами. Вид окруживших его людей не предвещал ничего хорошего. Граф быстро смекнул, что затевается неладное. Коленкур знал, что во время ужасного отступления, как ему рассказывали, случались страшные вещи; например, из трех шедших поутру солдат к вечеру оставалось двое: замерзшего по пути однополчанина съедали его товарищи… Так что бунт витал в воздухе. Поэтому, быстро оценив обстановку, генерал Коленкур, хлопнув в ладоши, приказал гвардейцам:

– В путь, господа! Наш марш продолжается!..

Тем ничего не оставалось, как, козырнув, разойтись.

Впереди всех ждала нелегкая дорога…

* * *

Наполеон ничего этого не знал. 23 ноября (5 декабря) он вызвал к себе Мюрата и приказал:

– Итак… от великого до смешного – один шаг. Принимай армию, маршал. Я уезжаю в Париж собирать новую. И пусть нас судят потомки…

Мюрат, склонив голову, ничего не ответил. Маршал все понял: его нынешняя роль – это роль бедняги Клебера из египетской драмы[230]. А в том, что драма продолжится и впереди Великую армию ждет летальный исход, уже никто не сомневался…

Даже маршал – солдат Императора!