Вонгозеро. Живые люди - Яна Михайловна Вагнер

всех нас останется примерно одно и то же: высохшая кучка неживой материи, но мы продержимся дольше. Мать вашу. Мы продержимся дольше вас.

Я сжала в кулак свою жалкую ладонь и стукнула дверцу бедного «Лендкрузера», и в этот самый момент щекой, плечом, половиной тела почувствовала чужой внимательный взгляд.

– Хочешь, прокачу? – предложил Анчутка тихо, в самое ухо, так, что было слышно только мне и никому другому. – Или, давай, за руль садись. А?

И мне сразу же стало мучительно стыдно и за безадресную мою дурацкую злость, и за то, как этот посторонний мужик истолковал её.

– Не надо, – отказалась я. – Зачем. Дизеля мало осталось, и потом, Лёне будет неприятно.

– Это моя теперь машина. – Анчутка больше не понижал голоса. – И мне насрать, кому там приятно, кому нет.

– Ну, а мне не насрать, – сказала я, радуясь тому, что у беззубой моей ярости появился, наконец, одушевлённый адресат.

Какого чёрта он говорит мне «ты», а я которую неделю аккуратно ему «выкаю»; с какой стати мы вообще стараемся быть вежливыми, воспитанными столичными девочками, когда нет уже никакого смысла в нашей вежливости, и столицы тоже никакой уже нет?

– Не поеду я никуда.

И я отвернулась – с облегчением, и увидела, что прицеп пикапа за это время успели доверху загрузить стропилами и шиферными ломкими листами, а папа с Серёжей, стоя на подножках, уже прикручивают к верхнему багажнику всякую мебельную мелочь. Я пошла к ним, чтобы быть рядом, когда эта неустойчивая, шаткая конструкция сдвинется с места и поползёт через замерзшее озеро к нам, на остров, и услышала, как бесстыдно рокочущий двигатель «Лендкрузера» захлебнулся и умолк у меня за спиной. Так тебе и надо, подумала я, подожди. Может, ты и протянешь дольше других – но, помнишь? Регулярная замена масла, качественное топливо, импортные запчасти и хорошие дороги – ничего из этого тебе не светит, у тебя нет шансов, даже и не надейся.

Когда пикап, радостно урча, пропахал рыхлый прибрежный снег, смял торчащие повсюду чёрные обмороженные сорняки и двинулся к острову медленно, осторожно, с хрустом вгрызаясь в лёд шипованными колёсами, все мы направились следом, провожая его неторопливое продвижение вперёд, как почётный караул. То, что большая серебристая машина ожила и снова служит нам, без сомнения радовало всех, кроме меня: казалось, застрянь он, заскользи, забуксуй посреди этой гладкой слепящей пустоши, – они впрягутся, упрутся в него плечами и дотолкают до цели, и только я шагала следом, в самом конце, слушая бьющуюся в ушах единственную мстительную мысль: первый раз из десяти. Еще девять ходок – и всё. И тебе конец.

После третьего рейса, доставившего на остров разобранную веранду с перилами из круглых сосновых балясин и раскладной диван, папа, задыхающийся, побледневший, объявил: «так, хватит цыганским табором за машиной бегать, два километра туда, два – назад, только задерживаем всех. От нас, девочки, куда больше пользы здесь», – и следующие пару часов мы растаскивали поспешно сваленные в кучу стропила и покрытые лаком половые доски, освобождая место для брёвен – тонких, длинных, угрожающих занять весь наш крошечный, свободный от деревьев и камней пустырёк. Перекладывая желтые чистые доски, уворачиваясь от торчащих гвоздей, раздражаясь от усиливающейся тупой боли в пояснице, каждую минуту из этих двух долгих часов я чувствовала только иррациональный, комком застрявший в гортани тоскливый гнев, не дающий ни дышать, ни разговаривать. Я схожу с ума, я точно схожу с ума, иначе нельзя объяснить, в какую бездонную дыру провалилась вдруг осторожная, только что народившаяся радость оттого, что этот кукольный, маленький, свежий дом уже почти полностью наш.

Можно было сколько угодно наблюдать с края мостков за тем, как небыстро, размеренно переползает ледяную поверхность озера мощная машина, делая в последней трети повторяющегося своего маршрута большую дугу в том месте, где толстый полуметровый слой льда покрывала беспорядочная сеть наших неумелых рыболовных лунок; как волочится за ней плотная, долгая, туго обвязанная веревками связка брёвен, похожая издали на гигантскую пачку спагетти; как слаженно и быстро набегают при малейшем препятствии – поправляя, подвязывая, подцепляя деревянными баграми – три знакомых темных фигурки, бегущие за машиной, и благодаря их усилиям движение это не прекращается. Можно было даже расслышать негромкое мурлыканье мотора, работающего на пониженных оборотах. Только торчащему в горле тревожному ноющему сгустку не было почему-то до всего этого никакого дела.

– Поднажать бы, – озабоченно сказал Андрей, в очередной раз выбираясь из кабины пикапа, чтобы помочь остальным распутывать, развязывать, растаскивать по одному увесистые обструганные венцы, покрытые теперь, после столкновения с шершавым колючим льдом свежими царапинами и заусенцами. – Лампочка горит уже, топлива осталось всего ничего. Черт знает, на сколько ходок нам еще хватит. Нам ещё бы литров пять – но не просить же этих?

– Да в жопу их, – весело и зло рявкнул Лёня, взмокший, источающий ровный густой жар, вытирая лоб изодранной в кровь ладонью. – Почку им, что ли, продать за эти сраные пять литров? Побольше брёвен завяжем в следующий раз – ходки за две управимся, не больше. Там осталось-то штук двадцать, Андрюха, и всё.

– Стемнеет скоро, – подхватил Серёжа, уставший, с темными кругами под глазами, глядя поверх чёрных еловых верхушек. – Хорошо бы сегодня закончить, а?

– Закончим, – засмеялся Андрей. – Мне бы только машинку потом еще успеть на берег переправить.

Я смотрела, как они – вымотанные, торжествующие, упивающиеся давно забытой созидательностью простых и честных мышечных усилий, направленных не на безрадостное выживание, а на другое – новое, осязаемое, – погрузились в тёплый пикап и покатили назад, за последней частью расплетённых накануне, разъятых стен нашего будущего дома, ожидающих своей очереди по другую сторону громадного спящего аквариума, окружившего наш игрушечный остров. И подумала с завистью, что тоже, чёрт возьми. Тоже хочу – так. Принять участие, примерить на себя эту радость – чистую, простую, не омрачённую дурацкой и смутной необъяснимой тревогой. Хочу увидеть своими глазами, как последняя кучка одинаковых кусков древесины (которые потом соединятся, принимая в себя оконные коробки, дверные панели и укроются крышей, под которой мы станем жить, наконец, по-другому, по-настоящему) поволочётся по льду, повинуясь натяжению автомобильного троса, послушная законам Ньютона, мёртвого так же бесповоротно, как мой – и даже Мишкин – школьный учитель физики. И может быть, если я увижу, как это происходит, то смогу проглотить, наконец, этот жуткий безнадёжный комок, перекрывающий мне воздух.

Я