Исчезнувшее свидетельство - Борис Михайлович Сударушкин

и формой – он включал в себя прямо-таки сказочные книжные сокровища, что свидетельствовало о высокой культуре его составителя, и вместе с тем список был выполнен на грубом нижненемецком диалекте, а это никак не совмещалось с образованностью автора. Вот и появилось предположение, что дабеловский список был составлен гораздо раньше, чем библиотеку видел Веттерман, еще до того, как сложился единый немецкий литературный язык.

– Мало проку в предположениях, построенных на песке, – небрежно бросил Окладин. – Нужны конкретные доказательства.

– Еще в 1526 году посол Василия Третьего Герасимов сообщил итальянскому писателю Павлу Иовию об имевшемся в Москве переводе «Истории римских цезарей». Некоторые исследователи подразумевают под этой книгой историю Светония, – то есть историю, переведенную автором дабеловского списка. Таким образом, если принять во внимание сообщение Герасимова, получается, что автор дабеловского списка видел библиотеку московских государей до 1526 года. Кстати, вспомните – автор списка не называет имени Грозного. А «царем» ливонцы называли еще Василия Третьего, претендовал на это звание и Иван Третий. Значит, неизвестный пастор мог видеть библиотеку античных книг почти сразу, как Софья Палеолог привезла их в Москву. Одновременно проясняется еще одна загадка – почему Иоганн Веттерман и другие ливонцы отказались заниматься переводом книг из библиотеки Грозного, – позднеантичные тексты трудны для перевода: не было разделения слов и знаков препинания, буквы имели усложненную форму и так далее. Все это было не под силу даже образованному Веттерману – античные книги в то время были доступны для перевода только небольшому кругу ученых…

Версия о более раннем происхождении дабеловского списка и впрямь разрешала многие неясности, связанные с историей этого загадочного документа. Но почему длительные поиски его окончились безуспешно?

У Пташникова был готов ответ и на этот вопрос:

– Список искали в Пярну. Но Дабелов не совсем серьезно отнесся к обнаруженному им документу, даже фамилию автора не разобрал. Поэтому он мог перепутать и город, откуда получил список. Ясно одно – его надо искать в прибалтийских архивах: или в Тарту, где работал Дабелов, или в Риге, или где-нибудь поблизости. Как уже отмечалось, описи многих архивов весьма лаконичны и неполны. Действительно, в прошлом веке в достоверности дабеловского списка сомневались даже такие страстные защитники существования библиотеки московских государей, как Лихачев и Соболевский. Первый прямо назвал его подделкой, а второй относил к малодостоверным источникам. Так вот, если предположить, что список был составлен гораздо раньше, чем царскую книгохранительницу видел Веттерман, то с дабеловского списка снимаются последние подозрения. Уже в наши дни для поисков библиотеки Ивана Грозного была создана целая комиссия, которую несколько лет возглавлял академик Тихомиров. «Библиотека московских государей с греческими и латинскими рукописями – это факт, не подлежащий сомнению», – сделал он вывод, с которым невозможно не согласиться. Следовательно, поиски надо продолжать…

Пташников перевел дух и повернулся к Марку:

– Вам не кажется, что вы достаточно испытывали наше терпение и наконец пора объяснить, что случилось с Веретилиным? Меня не покидает ощущение, что это дело каким-то образом связано с начавшимся на моем юбилее разговором о библиотеке московских государей. Так ли это?

– Я для того и собрал вас, чтобы рассказать, что удалось выяснить. Для полного разъяснения этой запутанной истории изложу ее с самого начала, как она представилась мне по отчету, которым я располагаю, и по материалам предварительного следствия.

Мне вспомнилось, что точно к такому приему – подробному сообщению о всех происшедших событиях от начала до конца, от преступления до его раскрытия, – часто прибегают литературные сыщики, причем нередко среди их слушателей находится и преступник, имя которого произносится в последний момент. Среди нас преступника как такового не было, но я все равно почувствовал легкое волнение.

Ниже привожу рассказ Марка дословно.

Глава шестая. Цепь преступлений

Рассказ криминалиста Лапина

Корни этой истории уходят в далекое прошлое, но ее завершающая стадия началась на юбилее Ивана Алексеевича Пташникова. По какому-то роковому совпадению среди его гостей очутились люди, которым ни в коем случае нельзя было оказываться вместе. Впрочем, в другой ситуации, возможно, их встреча не вызвала бы трагических последствий, но. в данном случае всё способствовало тому, чтобы столкнуть их лбами, заставить переживать, совершать необдуманные поступки и даже преступления.

Как ни странно, в немалой степени этому способствовали завязавшийся за столом разговор о библиотеке московских государей и подаренная юбиляру книга Артынова с автографом, из текста которого следовало, что книга была вручена автором некоему Федору Алексеевичу Неелову с благодарностью за «неоценимую помощь, которую он оказал мне, допустив меня к своим сокровищам».

В свою очередь Иван Алексеевич показал гостям «Житие Антония Киевского» с личной печатью Грозного, поведал необычную историю приобретения книги и прочитал обнаруженное в ней письмо, адресованное, судя по всему, Алексею Васильевичу Неелову – отцу Федора Неелова. Удалось выяснить, что автор письма – Платон Яковлевич Актов, происхождение богатой книжной коллекции которого вызывало недоумение его современников. Из письма следовало, что Актов обнаружил библиотеку московских государей, местоположение которой было зашифровано в двух книгах – житиях Антония Киевского и Евфросинии Суздальской.

В том же письме сообщалось, что часть книг из царской книгохранительницы Актов отправил Неелову. Вероятно, именно эти книги и были найдены в Петровском, в тайнике под часовней Нееловых, а среди них – книга Артынова, давшая толчок разговору о загадочном коллекционере Актове и таинственной библиотеке московских государей.

Казалось бы, этот разговор носил чисто познавательный интерес, но неожиданно он получил криминальное продолжение – в ту же ночь в квартиру Ивана Алексеевича забрался вор, чтобы похитить упоминавшееся в разговоре за столом «Житие Антония Киевского». Но похититель не знал, что сразу после юбилея это житие было отдано Михаилу Николаевичу Окладину, поэтому по ошибке взял другую книгу, похожую по внешнему виду и никакой ценности не представлявшую.

Утром этого же дня произошло еще одно событие: отправляясь в Петровское, чтобы навестить родителей, а заодно попытаться расследовать обстоятельства находки под часовней сундука с книгами, среди которых были найдены «Воспоминания» Артынова, мой друг случайно встретил на вокзале также присутствующую на юбилее Марину – сотрудницу Ярославского музея.

Заинтересовавшись историей сундука с книгами, Марина предложила встретиться на обратном пути, чтобы узнать, чем закончится поездка, что удастся выяснить о судьбе этой находки.

Сделав в Ростове остановку, мой друг посетил Анну Николаевну Окладину, и на карте города они нашли дом, где столетие назад велись поиски каких-то сокровищ, которые упоминались в «Воспоминаниях» Артынова. На первый взгляд эта деталь кажется незначительной, но и она сыграет в последующих событиях немаловажную роль.

В Петровском удалось найти фотографию