Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы - Константин Михайлович Симонов

конца, как символ всего того нестерпимо горького, что было связано там, в Испании, с вечной нехваткой горючего, патронов, снарядов, самолетов – всего, что было в избытке у фашистов с первого и до последнего дня.

Да, если уж нужно будет снова драться, он бы из всех врагов выбрал себе именно этих фашистов, летавших там на новеньких самолетах, обжиравшихся бензином и патронами и привыкших, что их всегда двое на одного!

Он подумал о них с такой ненавистью, что невольно сжал кулаки.

– С кем это ты воюешь? – входя с пирогами на подносе, спросила мать.

Он ничего не ответил и, сев к столу, взглянул на часы – до вылета оставалось меньше четырех часов.

Глава восемнадцатая

Накануне того дня, когда советские войска вступили в Западную Украину и Западную Белоруссию, ТАСС передало коммюнике о закончившихся в Москве переговорах между Молотовым и японским послом Того. Японцы соглашались на прекращение военных действий с оставлением войск обеих сторон на линии, занимаемой ими, то есть практически на линии монгольско-маньчжурской границы, которую японцы до этого яростно оспаривали; отдельный пункт соглашения предусматривал, что после переговоров на месте обе стороны обменяются пленными и трупами.

На рассвете 17 сентября японцы сообщили по радио, что к девяти утра вышлют своих парламентеров в нейтральную зону, южней высоты Номун-Хан Бурд Обо.

В шесть часов утра Худякову позвонили из штаба группы и приказали приготовиться к встрече парламентеров на участке полка: сделать проход в проволоке, быть готовым самому, подготовить двух человек для сопровождения и ждать дальнейших приказаний.

Худяков приказал снять два метра проволочных заграждений, а в образовавшийся проход поставить двухметровую переносную рогатку. Потом вызвал парикмахера и после бритья надел новую гимнастерку и новую, вынутую из чемодана портупею.

Для сопровождения Худяков и Саенко выбрали Кольцова и старшину – командира комендантского взвода. Старшина был богатырь с виду, а Кольцов ростом не вышел, но Худяков считал, что лихой солдат дороже правофлангового.

Ожидая дальнейших приказаний, Худяков с досадой сказал Саенко, что японцы выбрали их участок, как назло: если бы вышли с белыми флагами к соседу, там их, по крайней мере, встретил бы полковник Сиротин, – есть на кого посмотреть!

– Ничего, пускай на тебя посмотрят, – сказал Саенко.

– А что хорошего? – Худяков с искренним пренебрежением оглядывал свою невзрачную фигуру. – Будут по мне судить, что у нас все такие.

– Эх, Валерий Александрович, – вздохнул Саенко. – Если бы у нас были все такие, как ты, я бы, например…

Разговор прервал Шмелев, вошедший в сопровождении Артемьева, чтобы заранее провести инструктаж, касавшийся порядка переговоров.

Когда инструктаж был закончен, Шмелев сел с Худяковым и Саенко пить чай – до срока, радированного японцами, оставалось еще полчаса. А Артемьев вышел из блиндажа подышать холодным утренним воздухом.

Рано утром Артемьев присутствовал при том, как Шмелев сам просился у командующего пойти на встречу с японскими парламентерами, но тот отказал ему.

– Пусть командир Сто семнадцатого встретит, – сказал командующий. – На его участок японцы с белыми флагами выйдут, пусть сам с ними и разговаривает – его святое право.

Шмелев рискнул возразить, что переговоры требуют его личного участия, но командующий сказал, что это еще успеется, а для начала посылать им навстречу полковника – жирно. Обойдутся и майором.

– Да и его, – кивнул командующий на Артемьева, – можно на время переговоров в звании снизить. Что их баловать!

Так Артемьев оказался временно пониженным в звании до младшего лейтенанта.

И теперь, пока он прогуливался в окопе в этом звании, совершенно забыв, что у него на петлицах не шпалы, а кубики, мимо него сначала раз, потом другой прошел затянутый в рюмочку худощавый капитан. Первый раз он только недоброжелательно посмотрел на Артемьева, недостаточно вытянувшегося при встрече, а во второй раз свирепо сказал, чтобы младший лейтенант подыскал другое место для прогулок – нечего болтаться перед блиндажом командира полка. Сказал это, капитан повернулся и пошел по окопу с такой строевой грацией, что даже его спина выражала презрение к Артемьеву.

Из блиндажа поспешно вышли Саенко, Худяков и Шмелев

– Пора! – сказал Артемьеву Шмелев. – Звонят, что появились, машут!

Они прошли двести шагов по ходу сообщения. Он кончался круглой выемкой с земляным пулеметным столом, на котором был установлен «максим».

Впереди, метрах в шестистах, стояло пятеро японцев; двое размахивали большими белыми флагами.

– Ну что ж, – сказал Шмелев, глядя на японцев, – поднимайте белый флаг. Есть он у вас?

– Есть. Готов, – ответил Худяков.

– Втыкайте и идите.

– А с собой не брать? – спросил Худяков. – У нас и маленькие флажки, чтобы с собой взять, приготовлены.

– Здесь воткните один большой флаг – и довольно с них! – сказал Шмелев.

– Еще раз разрешите уточнить, – сказал Худяков. – Если они нас будут приветствовать, – отвечать на приветствие?

– Разумеется.

– А если будут руки протягивать?

– Ну, уж это глядите по обстановке… – развел руками Шмелев, сам не знавший, что на это ответить.

Артемьев еще раз взглянул в японскую сторону. Японцы стояли все на том же месте и размахивали флагами.

Саенко взял белый флаг, прибитый к толстой палке от японских санитарных носилок, и с силой воткнул древко в бруствер окопа.

Худяков вылез первым, за ним Артемьев, Кольцов и старшина. Около проволочных заграждений Кольцов и старшина забежали вперед, подняли с двух сторон рогатку и оттащили ее в сторону, открыв проход.

Впереди, до самых японских окопов, расстилалось ровное пространство, покрытое мелкими кочками, на которых, как чубы, торчали длинные пучки травы. Среди кочек валялись брошенные японские винтовки; справа, поодаль, виднелось несколько тесно лежавших полуистлевших трупов; слева, прямо из земли, торчало крыло самолета в таком положении, словно весь самолет был боком закопал в землю. То здесь, то там, застряв в пучках травы, не в силах оторваться и покинуть это печальное место, трепетали на ветру исписанные иероглифами полинявшие клочки рисовой бумаги.

Артемьев обошел кучку мин, лежавших рядом с разорванным стволом миномета, и, перестав смотреть под ноги, поднял глаза. Их и шедших им навстречу японцев теперь разделяло всего сто метров. Вдали были видны силуэты вылезших из окопов японских солдат; еще дальше, за пологими сопками, курились чужие дымы – то ли кухонь, то ли костров, на которых японцы жгут трупы.

И Артемьев, и Худяков, и шедшие позади них Кольцов и старшина испытывали в эту минуту одно и то же странное чувство возбуждения, – они шли по открытому месту, по не прибранной после боев ничьей земле, навстречу размахивавшим белыми флагами людям в чужой форме, людям, которых они до сих пор на