Горбун - Поль Феваль

– О какой провинности идет речь, ваша светлость? – воскликнула Нивель. – Посвятите нас. От неведения мы как на горящих угольях.

– Какой провинности? – переспросил Гонзаго, разыгрывая сдерживаемое негодование. – Достаточно серьезное. Правосудие определяет ее как преступление; попытка подлога, – то есть намерение проникнуть в знатную фамилию с тем, чтобы обманным путем сделаться ее членом, заняв место отсутствующего или умершего.

– Но ведь Аврора ничего такого не совершила! – воскликнула донья Круц.

– Помолчите! – прикрикнул на нее принц, ударив ладонью по столу так, что задрожала посуда, и уже спокойнее прибавил. – Пора попридержать неумеренную прыть этой милой искательницы приключений. Бог свидетель, я не желаю ей зла и истратил изрядную сумму, чтобы счастливо завершить ее одиссею. Словом, я выдаю ее замуж.

– Слава тебе, Господи! – воскликнул Эзоп. – Наконец-то перешли к делу.

– И я ей объявляю, – Гонзаго взял за руку горбуна. – Вот достойный человек, который вас любит и будет счастлив стать вашим мужем.

– Вы меня обманули, ваша светлость! – раскрасневшись от гнева, воскликнула гитана. – Это не тот, о ком высочество говорили. Разве можно отдавать девушку такому существу?

– Аврора, почему бы нет, – не слишком тихо возразила Нивель. – Если у него в бумажнике достаточно голубеньких…

– Эх, как нелестно! Как нелестно! – развел руками горбун, осуждая замечание доньи Круц. – Но ничего. Надеюсь, вскоре она свой взгляд изменит.

– Господи! – всплеснула руками донья Круц. – Как же я сразу не догадалась?

Гитана приближалась к горбуну. Ее глаза сверкали гневом.

– Вы! Это все вы! Вы затеяли эту гнусную интригу, чтобы заполучить юную красавицу. Жалкий крючок! Высочество донесли принцу Гонзаго, где находится ее убежище. Ничтожный уродец!

Слова гитаны горбуна не только не обижали, а казалось лишь, придавали ему веселья:

– Вы догадливы сударыня. Удивительно, как в ваши юные годы вам удается так здорово разбираться в людях? Конечно я. Я, – кто же другой, если не я. Не высочество же, в конце концов! Не так ли?

Последние слова горбуна гитану почему-то смутили. Впрочем, ее растерянность продолжалась лишь несколько мгновений.

– Ваше сиятельство, – обратился горбун к Гонзаго и указал на гитану. – Эта милая синьорита не в меру болтлива. Она мешает говорить моей невесте. Я ведь жду ее ответа.

– Если бы это был еще маркиз де Шаверни, – не унималась донья Круц.

– Оставь сестрица, – возразила Аврора тем тихим отрешенным тоном, каким недавно говорила с ней наедине. – Шаверни или не Шаверни, какая разница!

И громче:

– Я отказываюсь! Отказываюсь точно так же, как отказалась бы от любого другого!

Горбун, однако, духом не падал.

– Надеюсь, это не последние ваши слова, милый мой ангел? – как-то неожиданно тихо проговорил он, глядя на Аврору.

Этот наивный вопрос незадачливого жениха, почему-то, заставил Аврору вздрогнуть. Ей что-то почудилось, и она сделала жест, словно отгоняла навязчивую муху. На выручку подруги поспешила гитана. Будто в пропасть с обрыва, она кинулась защищать Аврору, заслонив ее от горбуна своим телом.

Тем временем Гонзаго опять обрел свою обычную учтиво высокомерную манеру.

– Молчите? – продолжал горбун, приблизившись еще на шаг к Авроре. – Это потому, что вы меня не знаете, красавица моя. А ведь я с радостью буду всю оставшуюся жизнь валяться у ваших ног!

– Ну, это уж чересчур, – заметила Нивель.

Дамы чего-то ждали. Все женщины обладают каким-то особым чутьем, чем-то вроде второго зрения. И им они ощущали, что вот-вот произойдет нечто ужасное, и, что за кривляньями главного шута скрывается не фарс, а какая-то зловещая драма. Мужчины же, напротив, будучи посвященными в возможность трагической развязки, изо всех сил пыжились, симулируя веселье. Когда горбун говорил, его скрипучий голос всех раздражал, когда молчал, – тишина становилась жуткой.

– Почему же мы не пьем, господа? – встрепенулся Гонзаго.

Робкими струйками из бутылок вино. Пить никто не хотел.

– Милая деточка, – продолжал горбун, я буду вашим нежным муженьком, ненаглядным возлюбленным, верным рабом.

– Это какой-то кошмар наяву! – со слезами возмущалась гитана. – Уж лучше смерть!

Гонзаго топнул ногой, испепеляя гневным взглядом свою подопечную.

– Ваша светлость! – вдруг обратилась к Гонзаго Аврора. – Не надо тянуть. Я ведь знаю, что шевалье Анри де Лагардер мертв.

Второй раз за вечер горбун вздрогнул, будто получил удар. В зале воцарилась тишина.

– Кто же вас так досконально осведомил? – довольно грубо полюбопытствовал Гонзаго.

– Не важно. Вы ведь знаете, чем все должно кончиться. Давайте же, действуйте. Я не боюсь предрешенной вами развязки, и даже ее желаю.

Гонзаго остолбенел. Он ожидал чего угодно только не того, что у него попросят букет по-итальянски. Рука Авроры потянулась к цветам. Гонзаго в нерешительности смотрел на прекрасное лицо девушки.

– Может быть, вы предпочтете выйти за другого, – пробормотал он, чуть к ней наклонившись.

– Вы пообещали, монсиньор, что если я откажусь, то буду свободна, и я требую исполнения вашего обещания.

– И вы… знаете, что…? – не вполне владея собой, пробормотал принц.

– Знаю, – ответила Аврора и будто внезапным ружейным залпом сверкнула взглядом Гонзаго в глаза. – Действуйте принц. Я жду от вас букета по-итальянски!

Глава 12. Приворот

Драматизма ситуации не понимали лишь дамы, включая донью Круц. У всех же мужчин: финансистов и дворян, кровь застыла в жилах. Кокардас и Паспуаль не сводили взгляда с горбуна, напоминая бойцовских псов, глазеющих на хозяина в ожидании команды – «фас».

Перед лицом взволнованных снедаемых любопытством дам и терзаемых угрызениями, раздраженных, негодующих, но не способных порвать сковывавшие их волю кандалы мужчин Аврора казалась спокойной. Ее черты лучились мягкой красотой смирения, – так выглядят лица святых перед тем, как они покинут скорбную земную обитель и вознесутся на небеса.

Принц колебался. Поведение Авроры в эту роковую для нее минуту застигло его врасплох. Он рассчитывал, что она будет отказываться, сопротивляться, негодовать; и в результате такой борьбы он все-таки заставит ее принять цветы. Все это произойдет на глазах у его приспешников, отчего те станут соучастниками еще одного преступления. Однако при виде этого прекрасного, непорочного существа даже у прожженного циника Гонзаго дрогнуло сердце. В нем неуклюже затрепетали остатки совести. Граф Каноцца все таки был мужчиной.

Пылающий взгляд горбуна был неотрывно устремлен на Гонзаго. С небольшим интервалом, сначала ходики, а затем часы на колокольне Сен-Маглуар, пробили три часа ночи. Вслед за этим наступившую тишину нарушил одинокий шепот. Фактотум Пейроль отличался от своего хозяина тем, что уже давно позабыл о сострадании и совести. Наклонясь к Гонзаго, он напомнил: