Хогвартс. Альтернативная история. - Amargo

— Когда будешь писать домой очередное письмо, передавай от меня привет Беллатрисе, — сказал я, как только Малфой умолк. — Напиши, что я ценю ее вклад в твое воспитание — наконец ты начал рассуждать, как мужчина, хоть и повторяешь чужие слова. Однако независимо от твоего отношения ко мне, — продолжил я, игнорируя очевидное желание раздраженного Малфоя вставить слово, — к человеку, спасшему твою шкуру, когда тебе духу не хватило сделать то, что должен, стоит относиться с уважением.

Вряд ли многие в гостиной поняли смысл последней фразы, но поскольку Малфой не ответил, было ясно, что замечание оказалось достаточно весомым.

— Не я указываю, как себя вести, поскольку не я придумал эти правила. Мое дело — отвечать за их соблюдение. Мое, его… — я указал на ближайшего старосту, — ее… — на Балстроуд, — и остальных старост всех факультетов. Правила касаются каждого ученика, и неважно, сколько процентов крови волшебников в его организме, знает ли он свой род и чтит ли своих предков.

— Кэрроу никогда не отправит нас в подвал, — яростно проговорил Малфой, вцепившись руками в край стола, — а у тебя для этого нет полномочий!

Спорить можно было бесконечно; вернее, до тех пор, пока я не привел бы последний беспроигрышный аргумент — позицию Темного Лорда, — однако мне не хотелось приплетать сюда Волдеморта и превращать обычную школьную склоку в выяснение отношений между двумя Пожирателями.

Некоторое время я молчал, потом сказал:

— Хорошо, Драко. Если нарушать правила так необходимо — пожалуйста, нарушай. Но в этом случае я буду вынужден считать тебя саботажником и вредителем. А если Кэрроу станет тебя покрывать, то может возникнуть вопрос — действительно ли он хочет поддерживать дисциплину или наоборот, пытается ее подорвать?

Эти слова произвели впечатление не только на Малфоя, бледное лицо которого выражало теперь недоверие и потрясение, но и на старост. В их взглядах читался испуг — еще бы, до сих пор нарушение школьных правил не ассоциировалось с такой опасной вещью, как саботаж. Я, конечно, слегка перегнул палку, но в этой ситуации лучше было переборщить, чем дать поблажек, все пустить на самотек, а потом иметь дело с кучей проблем.

— Ты… ты в своем уме? — Малфой так и впился в меня глазами. — Вредитель? Это я-то вредитель?..

Зелье мадам Помфри постепенно прекращало свое действие: я начинал чувствовать усталость и боль, расходящуюся по телу от шрамов. Всю эту болтовню следовало заканчивать. Главное было сказано, а остальное — детали, которые утрясутся в процессе учебы. Если Малфою вздумалось выяснять личные отношения, делать это надо не здесь и не сейчас.

— Объясняю специально для тех, кто не понял хода мысли! — перебил я его, поднимаясь со стула. — Ты сам сказал, что Кэрроу не станет тебя наказывать. Следовательно, ты все же собираешься нарушать правила, установленные директором и его заместителем, которых, между прочим, назначило Министерство и которые в своем руководстве школой отражают его политику. Нарушая правила и избегая наказаний, ты вызовешь возмущение и протесты со стороны любого здравомыслящего студента, и не только в свой адрес, что можно было бы проигнорировать, но и в адрес Кэрроу, представителя власти, обязанного действовать в рамках своих полномочий. При таком развитии событий доверие к этой власти, сейчас и без того не слишком высокое, упадет до нуля. Если ты не понимаешь, что подобная пренебрежительная недальновидность и есть настоящий саботаж, то, может, слова "полный идиотизм" лучше охарактеризуют твое поведение и поведение любого, кому захочется самоутвердиться за счет ситуации?

— Да тебе наплевать на власть! — рявкнул Малфой. — На власть, на чье-то там доверие к ней и на то, что о ней будут думать! Тебе есть дело только до себя! Хочешь выслужиться, отхватить кусок пожирнее, из грязи в князи попасть — ну так и скажи, и нечего здесь всю эту лживую демагогию разводить!

Я сел обратно.

— Личные мотивы присущи любому человеку, но цель этого собрания — не их обсуждение. Есть у кого-то вопросы, не касающиеся моей персоны?

Ответом было молчание.

— В таком случае все свободны.

Первым гостиную покинул разгневанный Малфой; следом потянулись ученики, из-за стола один за другим начали подниматься старосты. Дождавшись, пока народу станет меньше, я тоже встал, желая только одного — добраться до постели, занять, наконец, горизонтальное положение и отдохнуть.

В комнате я обнаружил Флетчера: скрестив ноги, он сидел на кровати и читал какой-то журнал, делая пометки в лежащей рядом тетради. Судя по всему, занимался он этим давно и в гостиной не был.

— Привет прогульщикам, — буркнул я.

— Только не кусайся, — усмехнулся Флетчер, отрывая взгляд от журнала. — Вряд ли бы я услышал там что-то новое… Между прочим, ставку сделать не хочешь?

— Какую еще ставку?

— Лошади, собаки, квиддич, бои гиппогрифов… — Флетчер помахал журналом.

— Ты что, букмекерством занялся? — удивился я.

— Надо же как-то зарабатывать на мороженое. Ну так что?

— Нет, и не мозоль этим глаза профессорам. — Взбив подушку, я скинул кроссовки и лег на постель, уставившись в потолок. — Вообще правильно сделал, что не пошел. Получилось хреново.

Последние слова услышали появившиеся в комнате Нотт с Пирсом.

— Ну-ну, не прибедняйся, — снисходительно проговорил Пирс, подходя к моей кровати. — Мы думали, все окажется гораздо хуже. С Малфоем у тебя пока поровну — два-два, — а если будешь продолжать в том же духе, может, когда-нибудь и отыграешь пару-тройку очков.

— А я считаю, что два-один в пользу Малфоя, — вставил Нотт. — Ди не ответил на последнюю реплику про грязи и князи.

— Он перевел разговор из плоскости конкретного в сферу общего, — обернулся к нему Пирс. — Этот прием всегда срабатывает, если кому-то надо заткнуть рот.

Они продолжали издеваться до тех пор, пока мы не легли спать и не погасили свет. Несмотря на усталость, сон не шел; я лежал, отвернувшись к стене и книжным полкам, глядя в темноту и пытаясь разобраться, что произошло сегодня вечером.

Слова Малфоя — а точнее, Беллатрисы, — о моих родителях и об отсутствии к ним интереса оказались вполне справедливыми, но я до сих пор не испытывал желания вкладывать даже минимальные усилия в их поиск. Кем бы они ни являлись, без них я чувствовал себя свободным, появившимся здесь словно ниоткуда (как сказала Балстроуд), ни с чем не связанным, а потому способным на все, чего ни пожелаю. Семейные ценности не имели значения и смысла, и я не намеревался сооружать своим предкам алтари, так что речь Малфоя не произвела на меня впечатления… но, возможно, произвела его на других, на тех, у кого были семьи, кто не понимал моего равнодушия и в это время непредсказуемости держался за бегущую по их венам кровь волшебников как за последнюю соломинку стабильности.

В конечном итоге мой ум занимало не это. Только сейчас я понял — и даже прочувствовал, — истинное значение слов Снейпа, сказанных после встречи с Темным Лордом, его предупреждение о том, что друзей у меня больше нет, и хотя дружеские связи в моей жизни были не слишком прочны — я без труда мог от них отказаться, не считая, что приношу тем самым большую жертву, — относиться к этому легкомысленно было нельзя.

Прежде, до Темной Метки, я мог себе позволить интересоваться другими, беспокоиться за них или помогать. Сейчас же любое мое действие, пусть самое невинное, несло потенциальную угрозу, привлекая внимание враждебных или завистливых глаз и ушей; каждый поступок мог быть использован против меня путем воздействия на человека, которому я решил бы помочь или к кому проявил чуть больше внимания. Окружающих следовало отпустить, сделать незначимыми, избавиться даже от самой слабой привязанности, что, конечно, легче было сказать, чем сделать (как, например, считать незначимым Флитвика?). Однако я никому не хотел навредить своими вероятными ошибками, да и практика непривязанности входила в обязательную программу обучения тибетских магов. Я уже дал обещание во всем слушаться Снейпа, он был моим наставником — об этом говорил даже Волдеморт, — а слово мастера для любого ученика являлось законом.

Я погрузился в размышления и не заметил, что "Кабанья голова" постепенно наполняется людьми. Аберфорт уже разливал в кружки пиво; с другой стороны стойки, прямо перед ним, сидело несколько человек, а за моей спиной раздавались голоса только что прибывшей компании. Чья-то рука опустилась мне на плечо; я обернулся и увидел улыбающегося молодого мужчину, лицо которого оказалось очень знакомым.

— Не узнаёшь?

— Нордманн? — удивился я.

Прошло около полутора лет с тех пор, как Эд Нордманн закончил Хогвартс, но сейчас я узнал его с трудом. Он отрастил бороду, раздался в плечах и носил теперь аврорскую форменную мантию. Никто не сомневался, что Нордманн пойдет в аврорат, но в то мирное время подобный выбор лишь немного удивлял — для слизеринца это была не слишком обычная карьера, — а сейчас его появление в Хогсмиде наводило на некоторые интересные предположения.