Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

– Не пи́сать у стен! – пояснила я соседям, и они согласились со мной.

Затем пошли вещи более существенные. Ректор заговорил о постановлении ЦК, о дипломатической войне, о противопоставлении двух миров, заграницы и СССР. У него была такая фраза: “К сожалению, многие из советских людей увидели заграницу. Это заставило их ослепиться показной культурой. Мы теперь должны разоблачить этих людей, тщательная осторожность в отношении всего, что идет в печать”.

Я думала: “Господи, да какой же это позор! И не стыдно публично говорить! Ректору перед профессурой!”

Вечер оказался мучительный. Десятки киноаппаратов стали ослеплять нас невыносимо ярким светом. Образовалась духота, от которой становилось дурно.

Я боялась потерять сознание. Комната была затемнена и наглухо закрыта “по приказу”. Пот лился ручьем, билось сердце и стучало. Это снимали ректора.

Но не так ли мы все были заперты, и задыхались, и невыносимый, никому не нужный световой мяч резал нам глаза, чтоб запечатлевать величие фигляров и палачей?

Итак, какое бедствие у державы: некоторые граждане, посланные самим государством грабить чужие земли, пробрались за границу! Какая катастрофа! Кто-то вырвался из Союза и увидел, как живут люди за тюремной стеной.

Сталин лопался. Было ясно, что тех, кто увидел заграницу, начнут преследовать, изолировать, держать вдали от незараженных советских граждан. Так и пошло. Их мучили, ссылали, не принимали на работу. Дезинфекция пошла, однако, и другим путем. Начали бить по голове. Было объявлено самым грозным образом, что заграница есть зло, а мы – добро. Постановление ЦК в беззастенчивой форме напоминало писакам, что они – агенты тайной полиции, которые обязаны слушаться начальства и создавать “высокохудожественные произведения”, иначе им дадут подзатыльник»[1368].

Ситуация на факультете осложнилась: активисты разъясняли постановление, информаторы доносили о том, что не все еще «определились». Недаром парторг филологического факультета, преподаватель немецкого языка А. И. Редина[1369] в своем докладе «О росте парторганизации и воспитании молодых коммунистов», сделанном 23 сентября 1946 г. на закрытом партсобрании факультета, где присутствовало 94 человека – 64 члена ВКП(б) и 29 кандидатов, обратила особое внимание на вопиющее обстоятельство: «Все ли студенты поняли постановление ЦК партии о журналах “Звезда” и “Ленинград”? Нет! И я заявляю это со всей ответственностью»[1370]. Особенное внимание коммунистов вызвал тот факт, что некоторые из студентов факультета поддерживают отношения с осужденной постановлением А. А. Ахматовой – навещают ее дома, приносят цветы: «Цветы Ахматовой студентки приносили до постановления ЦК или после? – Цветы приносили до постановления, а навещали после»[1371].

Брожение по поводу постановления ЦК о литературных журналах продолжалось. Основные шишки падали на седую голову Б. М. Эйхенбаума. С момента первого упоминания об Эйхенбауме в статье Н. Маслина в «Культуре и жизни» от 10 августа Борис Михайлович стал основной целью критики и в Пушкинском Доме, и на факультете, и даже в прессе.

6 сентября состоялось открытое собрание парторганизации Ленинградского университета, на котором обсуждалось постановление ЦК. Ленинградское отделение ТАСС сообщало в ленте новостей:

«На собрании коммунистов Ленинградского университета, посвященном постановлению ЦК ВКП(б) о журналах “Звезда” и “Ленинград”, с докладом выступил проф[ессор] Вознесенский.

Докладчик указал на ряд существенных недостатков в политическом воспитании студенчества.

В стенах университета формируются взгляды людей, призванных в будущем стать воспитателями молодежи в духе марксистско-ленинского литературоведения. Об этом зачастую забывают некоторые профессора и преподаватели, особенно филологического факультета. Сюда все еще проникают чуждые влияния: эстетство, враждебные нам идейки “искусства для искусства” и т. д.

На серьезные упущения и промахи в идеологической работе указывали также выступившие в прениях проф[ессор] [М. В.] Серебряков, доцент [З. Н.] Мелещенко, кандидат юридических наук [Р. Л.] Бобров, аспирант кафедры русского языка [Б. С.] Локшина и другие.

Они подчеркивали, что на ряде факультетов критика до сих пор ведется боязливо, с учетом приятельских отношений. Нет большевистской принципиальности. Все это вредит делу, мешает развертыванию научной и учебной работы с необходимой глубиной и размахом»[1372].

Б. С. Локшина говорила о положении на факультете:

«В своем докладе т. Вознесенский большое внимание уделил нашему факультету; в сущности – это правильно, так как указания в области литературы, сделанные ЦК партии, в первую очередь касаются нашего факультета. Мы должны бороться с декадентством Анны Ахматовой, с пошляками [sic!] Зощенко! Но нам это сделать очень трудно. ‹…›

Грешили мы и тем, что преклонялись перед авторитетами. Были у нас на факультете встречи с многими писателями и поэтами, после которых они всегда говорили, что эти встречи им многое дали, так как наша молодежь выдвигала требования, попросту указывала на их недостатки. Наряду с встречами нужными, каемся всенародно, были у нас “творческие” встречи с Анной Ахматовой. Правда, одна. Отнеслись к ней с уважением, как к обломку старой культуры, молодежь не бурно реагировала на ее высказывания, на выступление. В своей массе молодежь у нас здоровая и не может поддаться влиянию пессимизма Ахматовой»[1373].

Этого вопроса коснулась и заместитель парторга университета Н. В. Спижарская[1374]:

«Многие из нас читали Зощенко и Ахматову и поправок не сделали. Мы забываем, что корни всего этого лежали в группе “Серапионовых братьев”, которые считали, что поэт может быть гражданином, а может и не быть. Такая беспринципность, такой взгляд конечно не может быть присущ нашим советским писателям. Предоставление трибуны Анне Ахматовой также странно, как если бы мы стали печатать Мережковского, Сологуба и других. Если бы наша литература пошла за Зощенко и Ахматовой – мы пришли бы к варварству»[1375].

Именно «боязливость» критики нашла отражение в статье «Критика вполголоса» в университетской газете, но и этого полголоса хватило, чтобы прозвучало имя Эйхенбаума:

«С докладом выступил ректор Университета профессор А. А. Вознесенский. Докладчик, дав основательную критику фальшивых произведений Зощенко, Ахматовой и самих авторов, совершенно не остановился на недостатках идеологической работы в Университете. Он упомянул только о профессоре Б. М. Эйхенбауме, о котором уже говорилось в печати, не привел ни одного конкретного примера из практики филологического и других факультетов. В этой части доклад т. Вознесенского был не самокритичным. Так и остались невскрытыми до конца коренные причины отставания идеологической работы некоторых кафедр и факультетов»[1376].

Впрочем, даже в статье доцента С. А. Маситина «За высокую идейность университетских кадров»[1377], напечатанной в университетской газете, не были забыты ошибки Эйхенбаума (со ссылкой на статью Маслина в «Культуре и жизни»).

В эти же дни