Я не Поттер! - Марина Броницкая

— Аластор, можно тебя на минутку? – отец перешагнул порога класса сразу же после звонка. – Гарри, задержись. Мисс Грейнджер, вы свободны.

— Но я хотела взять вопросы для теста на следующей неделе…

— Позже, мисс Грейнджер, позже… – аврор проковылял навстречу отцу и пожал ему руку. – Привет, Северус, чем обязан? – спросил он довольно приветливо. – Я присяду, в ногах правды нет… а в одной так и подавно! — старик ухмыльнулся. – О сыне беспокоишься?

Папа коротко кивнул, ожидая, пока Моуди усядется. Последний зацепил стул посохом и подвинул к себе одним резким и четким движением.

— Аластор, я не буду начинать издалека из уважения к твоим заслугам и скажу прямо — твой предмет перечеркивает все будущее моего ребенка.

Положив руки на свою палку, аврор уставился на отца снизу вверх, не скрывая иронии.

— Да ты что?! Не иначе как твой парнишка в авроры податься хотел?

Отец склонил голову набок, выражая свое удивление.

— Имеются возражения?

— Да полно! – старик хохотнул. – Во–первых – паршивец твоя копия, во–вторых – он такой же засранец! Нет, ты не обижайся Северус… – аврор ударил себя в грудь. – Но мы все помним, как лупили друг друга в темных подворотнях и ты, мальчик, стоял по ту, другую от меня сторону.

— Не при сыне, Аластор.

— Да знаю я, что он знает! Что его еще с Малфоем объединяет, любовь ко всему зеленому?

Я не удержался и хмыкнул.

— Вот, смотри! – он ткнул в меня посохом. — Все понимает, когда хочет. А я сегодня ему Удовлетворительно поставил, так чуть не расплакался, как девчонка!

— Полагаешь, эта оценка достойна знаний моего сына? Он должен был пуститься в пляс от радости?!

— Дурачок ты, Северус… – отец даже не посмел возразить, таким по–отечески ласковым вышло это нехорошее замечание. – Он Тролля хотел!

Моя голова трещала по швам, я никогда еще не подвергался такой атаке, и в ту секунду горько пожалел, что вообще могу мыслить, и эти самые мысли сохраняются в моем сознании, как предатели. Мне в мозг словно железный крюк вставили и от невероятной боли я… застонал.

— Гарри, смотри мне в глаза! – закричал отец.

Конечно, нашел самоубийцу…

— Ладно–ладно Северус, прекращай, – примирительно произнес Аластор и потянул меня за рукав, пряча за своей спиной. – Я накричал на него на самом первом уроке, сам виноват, идиот старый. Он же мальчишка совсем, кровь играет, будь здоров! Ну, скажи честно, — он обратился ко мне, — мстишь? Думаешь, уволят калеку, если сам избранный и великий по его предмету провалится?

— Вас Дамблдор назначил, — буркнул я, все еще не снимая защиты с собственных мыслей. – Зачем?

— Значит, я прав, — аврор вздохнул, — мстишь. Не любишь ты Альбуса… То на чужой факультет он тебя определит, то на Малфоев в министерстве донесет, то через его камин всякие там просочиваются, якобы ненароком. Верно мыслю?

— Верно.

На удивление верно!

— Гарри, я здесь для охраны школы, и только для неё. Ты прав, меня Дамблдор прикомандировал, но пожалей отца, не строй из себя полоумного! Чем черт не шутит, может, я еще в твою лохматую макушку аврорскую науку вбивать буду? А? – он хлопнул меня по плечу. – Как считаешь?

— Шутите?

— Да шучу, конечно, шучу… – старик поднялся. – Понял, Северус? Плохо ты своего сына знаешь, плохо!

— Напротив… – пробормотал отец, стоя перед нами. – Нельзя плохо знать собственного сына.

Аластор махнул на него рукой.

— Ну и черт с тобой! Гарри, на дополнительное занятие ко мне придешь? Сегодня?

— Нет нужды! – излишне резко выкрикнул папа и сделал порывистый шаг в сторону аврора. – Он все знает, поверь мне.

— Да ладно тебе, Северус. Мать его учиться любила, и сыну не повредит. Не бойся, я хорошо проверю, какое у него домашнее образование! – старик веселился. – Ну как, не маглы учиться любят?

— Любят… – прошептал я как можно более обиженно, шмыгнул носом и насупился.

— Жду! – сказал он и отправился к двери, под которой столпились учащиеся Когтеврана и Пуффендуя, не осмеливавшиеся войти без приглашения. — До свидания, Северус, у меня урок. Это всё?

Отец почернел и выглядел так, словно его заморозили. На его лице ни один мускул не дрогнул даже когда я попробовал коснуться его руки, но вот саму ладонь он убрал, медленно отвел в сторону. Всю неделю пытаюсь дотронуться до него, взять за руку или просто опереться на родное плечо – и не могу. С каждой такой провалившейся попыткой я чувствую себя все более и более слабым, у меня словно почву из‑под ног выбивают…

— Папа, идем?

На чьей он стороне? Не добрый и не честный, не храбрый и не отважный, какой он? Мне не привиделось, всю жизнь отец действительно готовил меня к тому, что есть сейчас, доверял тем людям, которым доверяю сейчас я, так что же не так? Почему я не смог доверить ему план по избавлению от Моуди и простоял под дверью его кабинета минут пять, маясь от дурных предчувствий, но так и не вошел? Почему он не спал ни одну летнюю ночь из тех, что я провел в доме? Он просто открывал дверь и смотрел на меня, но ни разу не подошел ближе и не поправил одеяла, как бывало в детстве. Он уважает и ценит Беллатрикс, согласен с утверждениями Темного Лорда, как с собственными, терпеть не может Альбуса всей душой, но когда мне нужно поделиться с Северусом Снейпом мыслями и соображениями, я даже рта в его присутствии открыть боюсь, и другим запрещаю!

— Идем.

Полагаю, то был последний раз, когда отец видел Моуди настоящим и живым и, судя по невидящему взгляду родителя, несолидно споткнувшегося при выходе из помещения на глазах у полусотни своих учеников, он хорошо понимал такую правду.

Я еще помню, как много лет назад мы перебирали нашу с ним домашнюю библиотеку, освобождали место для моих учебников и школьной литературы на мой первый, еще далекий, год в Хогвартсе. Как он внимательно просматривал свои старые книги, выбирал самые для меня понятные и интересные. Как смеялся, довольный моим книголюбием, когда я грудью кидался на защиту какого‑нибудь талмуда о древней магии и верещал, что не дам отправить столь ценный фолиант на растерзание подвальной сырости. Как пытался отобрать отвоеванную книгу и взваливал меня себе на плечи, словно живой мешок. Как стесняясь хихикала Хельга, когда он подбрасывал меня к самому потолку и призывал улыбнуться хотя бы разочек. Как ставил меня на место и целовал в лоб, так и не добившись от меня, рассерженного и раскрасневшегося, ни единого признака веселья…

Да, я не смеялся, смеяться и плакать – это не мое, но мне все равно было хорошо и уютно в сильных отцовских руках. Меня согревали его улыбающиеся глаза, и вовсе не черные — темно–карие — цвета горячего шоколада. Тем далеким августовским вечером он был молод и весел, а его чистые волосы красиво развевал ласковый летний ветер, врывавшийся в открытую форточку. Папа был одет в простую белую футболку, льняные широкие брюки и шлепанцы на босу ногу, собственно, как и полагалось всем молодым людям того времени. С каких же пор его глаза чернее самого угля? Неизменный сюртук, похожий на униформу гробовщика, застегнут на все пуговицы? А лицо такое, словно он стареет каждый день? Он мог быть обычным отцом, мог!