Так было. Размышления о минувшем - Анастас Микоян

Но никогда за историю Степного фронта такое не имело места.

Во время войны у нас была определенная сплоченность руководства. Все работали в полную силу. Сохранившиеся дневники по моей приемной в Совнаркоме и Внешторге, которые вели дежурившие там чекисты, свидетельствуют о том, что в войну я работал иногда по три месяца, не имея выходных дней.

Как я уже говорил, мои отношения со Сталиным стали улучшаться с начала войны, потому что Сталин, поняв, что в тяжелое время нужна была полнокровная работа, создал обстановку доверия, и каждый из нас, членов политбюро, нес огромную нагрузку. Мы с успехом работали благодаря тому, что в основе лежало доверие. Часто крупные вопросы мы решали телефонным разговором или указанием на совещании или на приеме министров. Очень редко прибегали к письменным документам. Поэтому, если искать документы о работе ГКО, политбюро и др., будет очень трудно, так как их было очень мало, может создаться впечатление, что ничего не делалось. Для историков и мемуаристов это очень плохо. Но мы не об этом в то время думали, не об историках и мемуаристах. Нам дорога была каждая минута для организации дела, для организации тыла, для руководства страной.

И надо сказать, что в первые три года войны была отличная атмосфера для товарищеской работы всех нас. Только в последний год, когда победа явно обозначилась, страна была почти освобождена, Сталин, не без помощи Берии, а скорее по его инициативе, снова ввел бумажную волокиту в нашей работе.

Как зампред Совнаркома СССР я отвечал за деятельность ряда наркоматов, по совместительству был наркомом внешней торговли. С начала войны на меня, как и на других членов политбюро, были возложены многие обязанности военного времени, давались различные, подчас очень сложные поручения сверх этих обязанностей. Все это показывает, какого высокого мнения были Сталин и ЦК о моих способностях, и свидетельствует о доверии с их стороны ко мне как работнику. На мне лежала непосильная нагрузка, но в общем, по мнению Сталина и ЦК, я с ней справлялся.

30 сентября 1943 г. «за особые заслуги в области постановки дела снабжения Красной армии продовольствием, горючим и вещевым имуществом в трудных условиях военного времени» мне было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

К концу войны, уже с 1944 г., когда стала явной наша победа, Сталин, зазнавшись, стал капризничать. Первое проявление этой стороны его характера в отношении меня имело место в сентябре 1944 г., когда он грубо отклонил мое предложение об отпуске семян для озимого сева 1944 г. тем освобожденным от оккупации колхозам и совхозам Украины, которые сами не в силах были найти семенное зерно. В этих хозяйствах была явная угроза недосева озимых, что означало ущерб для будущего урожая.

По этому вопросу мной была направлена Сталину краткая записка, подготовленная совместно с секретарем ЦК Андреевым после строгой проверки вопроса через Наркомат по заготовкам и аппарат ЦК.

К записке прилагался проект постановления, предусматривающий отпуск для озимого сева 1944 г. пострадавшим от оккупации и военных действий колхозам и совхозам долгосрочной семенной ссуды в количестве 14 500 т с условием возврата из урожая 1945 г. и начислением 10 ц на каждые 100 ц ссуды и краткосрочной семенной ссуды в количестве 63 600 т с условием возврата из урожая 1944 г., но не позднее 15 октября, с начислением 2 ц на каждые 100 ц, то есть сроком на один месяц.

На моей записке 17 сентября 1944 г. Сталин написал: «Молотову и Микояну. Голосую против. Микоян ведет себя антигосударственно, плетется в хвосте за обкомами и развращает их. Он совсем развратил Андреева. Нужно отобрать у Микояна шефство над Наркомзагом и передать его, например, Маленкову».

На следующий день я был освобожден от обязанностей по контролю за работой Наркомата по заготовкам, и эта функция была возложена на Маленкова.

Надо сказать, что еще в августе 1944 г. я представил Сталину записку и проект постановления об образовании неприкосновенного государственного резерва хлеба в размере 8 млн т, государственного страхового фонда зерна в размере 1 млн т и государственного сортового фонда зерна в количестве 320 тыс. т. Вообще заготовками я занимался с 1921 г. Еще в Нижнем Новгороде был уполномоченным ВЦИК по продналогу. На Северном Кавказе успешно руководил проведением заготовок. Затем как нарком и зампред Совнаркома я непосредственно руководил почти все время делом заготовок по всей стране и дело это хорошо знал.

И во время войны в самых трудных условиях нехватки хлеба дело заготовок также проводил успешно. Под моим непосредственным контролем были расход и приход хлеба в государстве, подготовка решений правительства по этим вопросам и контроль за их выполнением. Примечательно, что к концу войны государственный резерв хлеба (около 500 млн пудов) был примерно равен количеству хлеба, с которым мы встретили войну.

Я знал об отношении Сталина к крестьянам. Он охотно брал с них все, что можно было взять, но очень неохотно шел на то, чтобы им что-то дать, даже в виде возвратной ссуды с большим процентом, когда они были в безвыходном положении. Поэтому я всегда тщательно проверял все обстоятельства вопросов, касающихся взаимоотношений с деревней, и обращался к Сталину за разрешением этих вопросов только в самых необходимых случаях. И поэтому предусмотрел возврат с процентами. Иначе к нему было бесполезно обращаться. Мое предложение о предоставлении ссуды, которое он назвал «антигосударственным», было не только в интересах колхозов и совхозов, но и государства в целом. Ведь предлагалось дать ссуду без ущемления других потребностей государства на небольшой срок, в течение которого зерно все равно лежало бы, и с получением высокого процента со стоимости ссуды. Ссуду же колхозы возвращали в первую очередь вместе с выполнением обязательных поставок государству.

Я был возмущен этим поступком Сталина по вопросу жизни и продовольственного снабжения больших масс людей, только что освобожденных от немецкой оккупации, причем сама оккупация произошла по вине руководства государства, то есть прежде всего самого Сталина. Меня также возмутила его грубость по отношению ко мне, потому что я знал, что прав.

Что касается его предложения передать эти мои обязанности Маленкову, то они меня лично устраивали, так как я и без того был перегружен работой. За все время моей работы я больше ни от кого не получал такого упрека ни устно, ни письменно. Всегда чувствовал, что товарищи, в том числе и Сталин, были удовлетворены моей работой.

Кстати, через год-два дело заготовок опять было поручено мне. Видно, Маленков справлялся с ним хуже.