Наполеон Бонапарт - Альберт Манфред

Был ли захват Рима и Тосканы новой войной? Кто решился бы это утверждать? Ведь вся операция была проведена в лайковых перчатках, без одного выстрела, без единой жертвы. Но люди, склонные задумываться над завтрашним днем, недоуменно пожимали плечами: зачем Рим и Флоренцию присоединять к Франции? Эти города никогда не были французскими; они и не захотят и не смогут стать частью Франции. Разве такие аннексии способствуют укреплению мира?

А Наполеон думал уже о большем. Психологически он, вероятно, был в состоянии игрока, сорвавшего банк — крупный выигрыш — и решившего больше не играть, не испытывать судьбу. Но вот он пошел с маленькой карты так лишь, чтобы размять пальцы, — и неожиданно крупный выигрыш. Он снова идет с маленькой, и опять негаданное везение — большой выигрыш. И вот, продолжая уверять, что он навсегда отказался от всяких азартных игр, он незаметно — одна маленькая карта, затем вторая, затем третья, и каждая приносит крупный куш! — снова втягивается, уходит с головой в игру.

Конечно, это сравнение очень условно: ведь игра, которую вел Наполеон Бонапарт, шла не на золотые — она велась на человеческие головы.

Во время пребывания в Италии в ночь с 12 на 13 декабря (по предварительному сговору) в Мантуе Наполеон встретился со своим братом Люсьеном. Из многочисленного клана Бонапартов Наполеон был более всего, вернее даже сказать, единственно обязан Люсьену: без его помощи переворот 18–19 брюмера потерпел бы неудачу. Но брат, помогавший возвышению Наполеона, ходил в изгоях и скитался где-то по свету — Бонапарт, оставшийся вне императорской фамилии, без пышных титулов, без владений, без состояния. Причина тому была прозаичной: Наполеон отказывался признать вторую жену Люсьена — некую госпожу Жубертон; он считал ее неподходящей для императорской семьи. Люсьена это оскорбляло, и он отказывался иметь дело со своим могущественным братом. Государыня-мать Летиция взяла сторону обиженного младшего сына, и по этим мотивам также затянувшаяся ссора с Люсьеном еще более тяготила Наполеона. Но в рассматриваемой связи важен не семейный и не личный аспект взаимоотношений братьев Бонапарт, а иное. Ночное свидание в Мантуе осталось не во всем выясненным; но то, что стало известным, содержит нечто важное[948]. Наполеон искал примирения с братом; он просил его формально развестись с госпожой Жубертон (так же как поступил в аналогичном случае Жером), сохраняя с ней любые неофициальные отношения. В качестве компенсации Наполеон предлагал Люсьену королевский престол на выбор — во Флоренции, в Лисабоне или Мадриде. Именно это последнее предложение и заслуживает наибольшего внимания.

Люсьен отверг все предложения; он предпочел остаться со своей обидой; примирение не состоялось. Но естественно, возникал вопрос: как мог предлагать Наполеон в декабре 1807 года испанский трон своему брату, когда трон этот не был вакантным, на нем восседал давний союзник Наполеона король Карл IV? Следовательно, уже в начале декабря 1807 года у Наполеона возникала мысль, пусть еще не отстоявшаяся, мимолетная, о возможности овладения Испанией…

19 ноября корпус Жюно добрел наконец до стен Лисабона. По единодушным свидетельствам, армия Жюно дошла до португальской столицы в крайне жалком состоянии. Шестинедельный поход не только изнурил неопытных новобранцев, но и полностью деморализовал их. В испанских селениях они грабили все, что попадалось им под руку, но не могли утолить ни голода, ни жажды. Тем не менее, когда орда оборванных солдат появилась перед Лисабоном, все члены королевского дома Браганца, бросив свои богатства и страну на произвол завоевателей, бежали на корабль и сразу же, подняв паруса, взяли курс на Бразилию[949].

Снова без единого выстрела Португалия стала добычей французской армии. Но теперь, когда французское знамя развевалось над Лисабоном и Жюно всемогущим властителем расположился в королевском дворце, у Бонапарта возникли сомнения: а зачем выполнять обязательства по договору Фонтенбло? Зачем делить с кем-то Португалию? Логика подобных рассуждений вела и дальше: вместо того чтобы делить Португалию с Испанией, не проще ли поступить с самой Испанией, как с Португалией? То была логика безнаказанного агрессора, завоевателя, не встречавшего сопротивления на своем пути.

Правда, как явствует из документов эпохи — писем, распоряжений Наполеона, крайне противоречивых и порой даже как бы взаимоисключающих[950], из свидетельств близких к нему людей, император, прежде чем решиться на этот шаг, долго колебался. Испания не Тоскана, не Португалия. В представлении политических деятелей начала девятнадцатого столетия Испания оставалась великой державой, а династия испанских Бурбонов — одной из самых давних в Европе династий[951]. К тому же Испания много лет была союзницей наполеоновской Франции. Словом, отнять трон у испанского короля и проглотить Испанию было не просто. Задача Наполеона неожиданно облегчилась тем, что в королевской семье возник острый конфликт между королем и наследным принцем, осложняемый непомерно возросшей ролью фаворита королевы «князя мира» Годоя. Семья испанских Бурбонов дошла уже до крайней степени вырождения, и жестокая своей правдой кисть Франсиско Гойи показала это с большей убедительностью, чем любые исторические сочинения. Но все спорившие между собой члены испанской королевской семьи обращались за поддержкой к могущественному императору. Самим ходом вещей он становился арбитром в решении испанских судеб.

С двух сторон его уговаривали решиться на смелые действия. Талейран давно уже нашептывал советы следовать примеру Людовика XIV; вероятнее всего, опальный министр иностранных дел вел политику в провокационных целях. Мюрат, назначенный главнокомандующим французскими войсками, введенными в Испанию, доказывал императору в письмах с чисто гасконскими преувеличениями, что вся Испания ждет его как мессию. Мюрата вдохновляла навязчивая мечта занять самому шаткий трон Мадрида. Но Наполеон не был из тех, кто прислушивается к чужим мнениям. Даже после того, как в Испанию корпус за корпусом входили французские войска (под предлогом поддержки обсервационной армии в Португалии), Наполеон продолжал колебаться. Существует документ — письмо императора к Мюрату от 29 марта 1808 года, подлинность которого не вполне установлена, но весьма вероятна[952]. Оно примечательно тем, что показывает, как, видимо, в недолгие минуты озарения Наполеон отчетливо видел неисчислимые препятствия и фатальные последствия, которые может повлечь за собой затеваемое в Испании дело. Но доминирующим началом психологии Наполеона того времени были уже расчеты агрессора, волчьи чувства добытчика, увидевшего беззащитную жертву и готовящегося к прыжку. Они заглушили собственные предостерегающие мысли. Бонапарт опасался неблагоприятной реакции со стороны Александра; теперь прежде всего он оглядывался на Петербург. Но Александр втягивался в войну со Швецией, всячески поощряемую французской дипломатией[953]. Наполеон позднее говорил: «Я продал Финляндию за Испанию». Позиция России, позиция Александра имела для него решающее значение в пору колебаний. К тому же, избалованный успехом легких территориальных приращений в Италии и Португалии, он надеялся овладеть и Испанией, не снимая перчаток.