Наполеон Бонапарт - Альберт Манфред

Но этот частный случай с Жюно имел и более общее значение. Кто мог бы узнать в этом пресыщенном, тяжеловесном человеке с расплывшимися чертами лица, небрежными жестами, равнодушным взглядом погасших глаз молодого офицера, полного жизни и отваги, именуемого в узком кругу «Жюно-буря»? А ведь прошло всего десять — двенадцать лет. Пройдет еще несколько лет, и герцог д'Абрантес то ли в припадке безумия, как это было объяснено, то ли в состоянии глубочайшей душевной депрессии покончит жизнь самоубийством, выбросившись из окна.

Не выражала ли трагическая судьба Жюно д'Абрантеса нечто большее, чем личную катастрофу способного человека, сбившегося с пути? Не шли ли его товарищи и друзья сходными путями? «Когорта Бонапарта» — «железная когорта» молодых, беззаботных, ничего не страшившихся людей, смело уверовавших, что над ними сияет звезда счастья. Что стало с ней? Мюирон, Сулковский погибли в начале пути. Ланн давно уже разошелся с императором; Бонапарт пытался его и застращать, и задобрить; в 1807 году он поднес герцогу Монтебелло миллион франков; он его ценил больше всех и хотел вернуть его дружбу. Ланн остался равнодушен и к титулам, и к деньгам. В 1809 году он был убит. Та же участь ждала Дюрока, он погиб в 1813 году; Бертье в 1815 году кончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна, как Жюно. Мюрат, король Неаполитанский, блещущий нарядами, в пышных плюмажах, заставлявших принимать его за персонаж из цирка Франкони, всегда хотел большего — королевского трона в Варшаве или Мадриде. В конце концов он добился дюжины пуль в сердце: его расстреляли в 1815 году. Кто же оставался? Мармон, герцог Рагузский, один из первых друзей Бонапарта, прошедший с ним весь путь начиная от Тулона и Монтенотте. Этот пережил всех. Он был первым, кто в 1814 году предал Наполеона, открыв фронт и дорогу на Париж армиям иностранной коалиции.

Была ли в самом деле счастливой звезда, поднявшаяся на темном небе 1796 года, для этой горстки молодых людей, так дерзко бросавших вызов судьбе?

***

Наполеон обещал в 1807 году, что польская кампания будет «последней войной». Тильзит давал ему необходимые гарантии, и в дни расцвета франко-русского союза, летом и осенью 1807 года, большинство французов поверило, что время войн — слава богу и императору! — осталось позади.

Тем не менее вскоре по возвращении в Париж Наполеон дал Жюно приказ отправиться в Байонну и там встать во главе армии, предназначенной для вторжения в Португалию. Это не было ни неожиданностью, ни секретом. Еще в Тильзите Наполеон доказывал Александру, что Португалия — единственное королевство Европы, поддерживающее торговые и политические связи с Англией, и что с этим нужно покончить: этого требуют интересы континентальной блокады. Судьба Португалии не интересовала Александра, да и в ту пору у него были заботы поважнее. 15 октября 1807 года на большом дипломатическом приеме в Фонтенбло Наполеон обратился с резкими словами к португальскому послу. Перепуганный регент из дома Браганца немедленно объявил войну Англии и выслал английского посла. Конечно, это была инсценировка, аляповатая игра, но, впрочем, что бы ни предприняло португальское правительство, ничто бы не удовлетворило Наполеона[942]. Судьба Португалии была решена… 27 октября в Фонтенбло был подписан франко-испанский договор о разделе Португалии[943]; армия Жюно уже маршировала по дорогам Испании, продвигаясь к Лисабону.

Нарушил ли император данное им слово? Была ли — португальская экспедиция новой войной? Ни Наполеон, ни большинство французов этого не считали. В представлении Наполеона то была лишь будничная мера по осуществлению континентальной блокады. Как мало он придавал значения португальскому делу, видно хотя бы из того, что, пока солдаты Жюно медленно продвигались по каменистым дорогам Испании, Наполеон выехал в Италию. Здесь у него были более важные дела. 23 ноября без единого выстрела королевство Этрурия было объявлено прекратившим существование; во Флоренцию вступили французские войска, казалось бы только для того, чтобы восстановить старое название — Тоскана. Позже выяснилось, что изменилось не только название государства, изменилась и правившая им династия; вместо Марии-Луизы из дома Бурбонов на престоле Тосканы оказалась также женщина, но из династии Бонапартов — Элиза. Еще через полгода, 30 мая 1808 года, Велико» герцогство Тосканское было включено в состав Французской империи с сохранением, впрочем, своей автономности[944].

23 ноября в Милане Наполеон издал декрет, расширявший знаменитые берлинские декреты: все суда и товары, принадлежащие англичанам, подлежат блокаде[945]. Строжайшее осуществление блокады представлялось императору важнейшей задачей. Пий VII, римский папа, как светский государь не считал для себя обязательными постановления о блокаде; в папских владениях продолжали вести оживленную торговлю с англичанами. Наполеон потребовал прекращения всяких связей с Британией; требование было оставлено без последствий. По-видимому, в Ватикане наивно полагали, что император, постигший важность поддержки католической церкви, не рискнет ссориться с ее главой. То были ошибочные расчеты. Наполеон стал возвышать голос. В письме, сопровождающем ноту Шампаньи римскому папе, продиктованном Наполеоном, было угрожающе заявлено, что император сумеет дать почувствовать «контраст между Иисусом Христом, погибшим на кресте, и его преемником, сделавшим из себя короля»[946]. То был почти стиль пропаганды де-христианизаторов 1793 года. Но Наполеон всегда предпочитал действия словам. Еще в ноябре 1807 года генералу Миоллису, командовавшему войсками во Флоренции, был дан приказ быть готовым к походу на Рим. В феврале 1808 года Миоллис без единого выстрела занял Рим. В мае того же года «вечный город» был включен в состав Французской империи [947].

Был ли захват Рима и Тосканы новой войной? Кто решился бы это утверждать? Ведь вся операция была проведена в лайковых перчатках, без одного выстрела, без единой жертвы. Но люди, склонные задумываться над завтрашним днем, недоуменно пожимали плечами: зачем Рим и Флоренцию присоединять к Франции? Эти города никогда не были французскими; они и не захотят и не смогут стать частью Франции. Разве такие аннексии способствуют укреплению мира?

А Наполеон думал уже о большем. Психологически он, вероятно, был в состоянии игрока, сорвавшего банк — крупный выигрыш — и решившего больше не играть, не испытывать судьбу. Но вот он пошел с маленькой карты так лишь, чтобы размять пальцы, — и неожиданно крупный выигрыш. Он снова идет с маленькой, и опять негаданное везение — большой выигрыш. И вот, продолжая уверять, что он навсегда отказался от всяких азартных игр, он незаметно — одна маленькая карта, затем вторая, затем третья, и каждая приносит крупный куш! — снова втягивается, уходит с головой в игру.