Смута - Ник Перумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Когда же в городе началась стрельба, когда забухали в стороне вокзала тяжёлые орудия, Яков Апфельберг со своей Дашей, как весь его полк, были полностью готовы и организованно, колонной, двинулись на север.
Приказ комфронта Ионы Якира нагнал их уже за окраиной города.
— Вот и бумажку прислали, — буркнул Яков, подсвечивая себе спичкой. — Отступаем к Белгороду. А там видно будет…
Умный и хитрый Яша Апфельберг не зря начинал криминальным хроникёром. У блатных, как известно, главное — это «успеть вовремя смыться». Поэтому и отходила его часть переулками да огородами, успешно избегнув встреч с александровцами; в отличие от него, Волынский полк двигался в эшелонах от Курска через Клейнмихелево и начдив Павел Нифонтов отступать отнюдь не собирался.
Звуки канонады донеслись до них, когда головной эшелон уже достиг станции Южный Пост, и до центрального вокзала оставалось всего лишь три версты.
— Товарищ начдив, что делать-то будем? Беляки в городе!
— А то не знаешь, Ефимов? — Павел Нифонтов, кряхтя, спускался на землю. — Клюку мою дай!.. Ну, чего пялишься? Командуй, начштаба, разворачивай полк!.. Пойдём Харьков освобождать…
Глава XI.6
Иосиф Бешанов ни на миг не сомневался, что никто его на вокзале ждать не станет. Не сомневался, что особый литерный поезд наркома (точнее, сразу несколько их, включая бронепоезд охраны) отбудет в тот же миг, как товарищ Троцкий ступит на подножку.
И нельзя сказать, что Йоська Бешеный как-то бы на это обижался. В конце концов, он сам поступил бы точно так же. И, когда он выберется из этой мясорубки, когда вернётся в Москву, или в Питер — будет служить Льву Давидовичу с прежним рвением. Пахан он пахан и есть. Пахан всегда думает о себе первым, иначе он не сделался бы паханом. А те, что в благородство играли, тех давным-давно в землицу зарыли, или на каторге камень рубят.
Так устроен мир, что при царе, что при Советах. И не ему, Бешаному, этот мир менять. Можно поменять лишь своё в этом мире положение. К чему Йоська Бешеный, по мере сил своих, и стремился.
Дурачок Костька Нифонтов всё про какие-то идеалы блекотал, блаженненький. А сам разрыдался, когда ещё в Питере отправил его Йоська командовать расстрельной командой. Как раз тогда гимназисточек наловили, отменная контра была, свеженькая, молоденькая, первый сорт. Себе бы оставил, да вот пожалел Костьку, поделился… а тот в слёзы. Оружие бросил, перед командой опозорился… потом в ногах у него, Иосифа, валялся, умолял простить…
И ведь простил он его, простил непутёвого Костьку! Сладко это было, когда барчук этакий, кадет бывший у него, сироты горемычного, с самого дна поднявшегося, прощения просит, на коленях ползает…
Впрочем, был Нифонтов и полезен. Вещицу оценить мог. На подделки нюх имел. Потому что собирал Йоська Бешеный себе коллекцию небольших, лёгких, но ценных вещей, что легко на себе унести можно. Камешки, золотишко всякое. Империалы царской чеканки. Потому что как там с мировой революцией обернётся, ещё никто не знает (а Йоська подозревал, что никак, эвон, немцы на Днепре стоят, в Риге, в Ревеле, в Вильно — и никакой пролетарской солидарностью у них и не пахнет) — а золотишко оно всегда золотишко. Всегда и везде.
И потому Бешанов совершенно никуда не торопился. Беляки взяли Купянск, ну так от Купянска они до Харькова ещё два-три, а то и все четыре дня телепаться станут. Уходить надо тоже умеючи, что нужно взяв, а что нужно — и оставив, спрятав надёжно.
Именно этим и занимался последние часы товарищ Бешанов, начальник секретно-исполнительного отдела ВЧК, отдела, созданного личным распоряжением тов. Троцкого. Самые важные из заключённых сидели прямо здесь, в подвале здания на Сумской, в городскую тюрьму и на Чайковской 16, где держали заложиков, Иосиф отправил расстрельную команду Фукса, коменданта харьковской чека, со строгим приказом не церемониться и время даром не тратить.
Сам же Бешанов, тщательно упаковов свою «коллекцию», уложив её частично в ранец, частично — в специальный пояс под кожанку, намеревался спокойно и без помех «разобраться» с теми, кого он считал достойными своего визита.
И прежде всего — с этой сучкой Шульц.
Прежде всего — потому что именно она отправила тогда, много лет назад, совсем ещё юного Иосифа Бешанова сперва в ДПЗ, а потом и на каторгу. И не помогло заступничество влиятельных людей, сам ведь Благоев тогда их всех, большевиков то есть, уверял, что и «в верхах» есть немало таких, кто революции сочувствует, кто хочет изменений и что за них, простых бойцов, есть кому замолвить словечко — да только впустую болтал, как оказалось. И присяжные оказались все, как на подбор, звери какие-то, и уловки поверенных ни к чему не привели — влепили Йоське тогда аж двадцать лет сахалинской каторги, не посмотрев на нежный возраст.
Правда, с каторги он сбежал, спасибо тому же Благоеву. Сделали Йоське тогда новый паспорт, приставили к делу… занимался он «эксами», сиречь вооружённым грабежом, налётами на банки и тому подобное — всё в пользу революции, само собой. С «товарищами» теми сложно выходило — они-то, зараза, идейные, каждую копейку — в партийную кассу.
Не разгуляешься.
Зато теперь, при товарище Троцком, вышло Йоське полное раздолье. Вот уж порадовалась его душенька, за всё он богатеям отплатил. Хотя нет, ещё не до конца.
Управившись с делами, Бешанов отдал последние распоряжения немногочисленным оставашимся в здании чекистам. Собрав группу, повёл её в подвалы; работы предстояло много, но работу эту Иосиф любил. Любил, когда его умоляли о пощаде, когда рыдали, когда от ужаса тряслись; но таких было не очень много. Большинство просто молилось, и это Йоське не нравилось. Мало радости такого расстрелять, даже если богатей.
— Очистка полная будет, товарищ начальник?
— Полная, полная, — кивнул Бешанов. — Нечего с этой контрой возиться. Сдают красный Харьков белой сволочи, но ничего! Мы ещё вернёмся!..
— А с телами что? Зарыть?
— А ничего, — Иосиф рассмеялся. — Так и оставим. Пусть смотрят, пусть знают — пролетарский гнев удержу не знает!
Не лучшая это была команда, но лучшую пришлось с Фуксом отправить, чтобы потом перед товарищем наркомом не краснеть.
Спускались. И Йоське Бешеному, отнюдь не склонному ни к какой мистике, не верящему ни в Бога, ни в нечистую силу, они казались сейчас всемогущими, властелинами жизни и смерти, и превыше этого наслаждения не было для него ничего. Слаще
