Люди сороковых годов - Алексей Писемский

- Не знаю!

Вихров очень ясно видел, что у Живина с женой что-то нехорошее происходило, и ему тяжело стало долее оставаться у них. Он взялся за шляпу.

Юлия очень холодно в знак прощания мотнула ему головой; сам же Живин пошел провожать его до лестницы.

- Так ты в пятницу заедешь ко мне? - говорил ему Вихров.

- Непременно! - отвечал Живин. - И я заеду к тебе пораньше; мне об многом надобно поговорить и посоветоваться с тобой...

В пятницу он действительно явился, не запоздав.

- Где же живет Иларион Ардальонович? - спросил его Вихров.

- Вместе с Виссарионом: у того свой дом, дворцу другому не уступит.

- Ну, а как твои денежные делишки? - сказал Вихров, чтобы как-нибудь склонить разговор на семейную жизнь Живина.

- А такие, - отвечал Живин, - что если не дадут службы, то хоть топись.

- Но каким же это образом?.. Ты за женой, кажется, взял порядочное состояние, - потом служил все.

- Из жениного состояния я ничего не взял; оно все цело и при ней; а мое, что было, все с ней прожил.

- Что же она... не хозяйка, что ли?

На это Живин махнул только рукой и вздохнул.

- И говорить мне об этом грустно! - произнес он.

- Мне она самому показалась на этот раз какою-то странною, - продолжал Вихров.

Живин грустно усмехнулся.

- А все благодаря русской литературе и вам, господам русским писателям, - проговорил он почти озлобленным тоном.

- Да что же тут русская литература и русские писатели - чем виноваты? спросил Вихров, догадываясь уже, впрочем, на что намекает Живин.

- А тем, - отвечал тот прежним же озлобленным и огорченным тоном, - что она теперь не женщина стала, а какое-то чудовище: в бога не верует, брака не признает, собственности тоже, Россию ненавидит.

- Что за глупости такие! - воскликнул Вихров, в первый еще раз видевший на опыте, до какой степени модные идеи Петербурга проникли уже и в провинцию.

- Нет, не глупости! - воскликнул, в свою очередь, Живин. - Прежде, когда вот ты, а потом и я, женившись, держали ее на пушкинском идеале, она была женщина совсем хорошая; а тут, как ваши петербургские поэты стали воспевать только что не публичных женщин, а критика - ругать всю Россию наповал, она и спятила, сбилась с панталыку: сначала объявила мне, что любит другого; ну, ты знаешь, как я всегда смотрел на эти вещи. "Очень жаль, говорю, но, во всяком случае, ни стеснять, ни мешать вам не буду!"

- Кого ж это она полюбила?

- Полячишку тут одного, и я действительно плюнул на все и даже, чтоб ее же не закидали грязью в обществе, не расходился с нею и покрывал все своим именем! Но она этим не ограничилась. Нынешней весной заявила мне, что совсем уезжает за границу.

- Совсем? - воскликнул Вихров.

- Да, эмигрировать хочет, и, разумеется, каналья этот всему этому ее научает, чтобы обобрать и бросить потом.

- Очень не мудрено!..

- Непременно так, потому что сам ты рассуди: он - малый еще молодой, а она ведь уж немолода и собой некрасива.

При этих словах приятеля Вихров потупился. "Она не то что некрасива, она ужасна!" - подумал он про себя.

- А между тем этот господин притворяется, что страстно влюблен в нее, и все это потому, что у ней есть двадцать пять тысяч серебром своих денег, которые были в оборотах у Виссариона и за которые тот ни много ни мало платил нам по двадцать процентов, - где найдешь такое помещение денег? Вдруг она, не говоря ни слова, пишет обоим братьям, что наши семейные отношения стали таковы, что ей тяжело жить не только что в одном доме со мной, но даже в одной стране, а потому она хочет взять свой капитал и уехать с ним за границу. Иларион написал ей на это очень дружеское письмо, в котором упрашивал и умолял ее рассудить и одуматься, а Виссарион прямо ей отвечал, что какие бы там у нее со мной ни были отношения - это не его дело; но что денег он для ее же будущего спокойствия не даст ей... Она на это взбесилась, командировала своего возлюбленного в Петербург, дала ему полную доверенность, а тот с большого-то ума и подал векселей ко взысканию, да еще и с представлением кормовых денег. Виссарион ничего не знает, вдруг к нему является полиция: "Пожалуйте деньги, а то не угодно ли в тюрьму!.." Тот, разумеется, ужасно этим обиделся, вышвырнул эти деньги, и теперь вот, как мы приехали сюда, ни тот, ни другой брат ее и не принимают.

- Печальная история!

- Да, невеселая! И у нас по губернии-то не то что с одной моей супругой это случилось, а, может быть, десятка два - три женщин свертелось таким образом с кругу - и все-таки, опять повторяю, нынешняя скверная литература тому причиной.

- Это и прежде бывало без всякой литературы, что ты! - воскликнул Вихров.

- Бывало, да все как-то поскромней! - возразил Живин. - Стыдились как-то этого; а теперь делают с каким-то нахальством, как будто бы даже гордятся этим; но поедем, однако, - пора!

- Пора! - подтвердил и Вихров.

Оба брата Захаревских занимали одну квартиру, но с двумя совершенно отдельными половинами, и сходились только или обедать в общую столовую, или по вечерам - в общую, богато убранную гостиную, где и нашли их наши гости. Оба они очень обрадовались Вихрову. Иларион Захаревский еще больше похудел и был какой-то мрачный; служебное честолюбие, как видно, не переставало его грызть и вряд ли в то ж время вполне удовлетворялось; а Виссарион сделался как-то еще яснее, определеннее и законченное. Между Вихровым и Иларионом Захаревским сейчас же затеялся дружественный разговор; они вспомнили старое время, ругнули его и похвалили настоящее.

- Да, - говорил Иларион, - много воды утекло с тех пор, как мы с вами не видались, да не меньше того, пожалуй, и перемен в России наделалось: уничтожилось крепостное право, установилось земство, открываются новые судебные учреждения, делаются железные дороги.

При этом перечне Виссарион только слегка усмехнулся: против уничтожения крепостного права он ничего обыкновенно не возражал. "Черт с ним, с этим правом, - говорил он, - которое, в сущности, никогда и не было никаким правом, а разводило только пьяную, ленивую дворовую челядь"; про земство он тоже ничего не говорил и про себя считал его за совершеннейший вздор; но новых судебных учреждений он решительно не мог переваривать.

- У здешних мировых судей, - обратился он к Вихрову, - такое заведено правило, что если вы генерал или вообще какой-нибудь порядочный человек, то при всяком разбирательстве вы виноваты; но если же вы пьяный лакей или, еще больше того, какой-нибудь пьяный пейзан, то, что бы вы ни наделали, вы правы!.. Такого правосудия, я думаю, и при Шемяке не бывало!

Виссариона самого, по случаю его столкновений с рабочими, несколько раз уж судили - и надобно сказать, что не совсем справедливо обвиняли.

- Это временное заблуждение, которое потом пройдет, - возразил ему Вихров.

- Нет-с, не пройдет, потому что все так уж к тому и подстроено; скажите на милость, где это видано: какому-то господину в его единственном лице вдруг предоставлено право судить меня и присудить, если он только пожелает того, ни много ни мало, как на три месяца в тюрьму.

- Во-первых, это везде есть, - начал ему возражать серьезным и даже несколько строгим голосом Иларион Захаревский, - во-вторых, тебя судит не какой-то господин, а лицо, которое общество само себе выбрало в судьи; а в-третьих, если лицо это будет к тебе почему-либо несправедливо, ты можешь дело твое перенести на мировой съезд...

- А на мировом-то съезде кто же судит? - возразил насмешливо Виссарион. - Те же судья: сегодня, например, Петр рассматривает решение Гаврилы, а завтра Гаврила - решение Петра; обоюдная порука - так на кой им черт отменять решение друг друга?

- Но вы забываете, что все это делается публично, - возразил ему Вихров, - а на глазах публики кривить душой не совсем удобно.

- Кривят же, однако, нисколько не стесняются этим!.. Или теперь вот их прокурорский надзор, - продолжал Виссарион, показывая уже прямо на брата, я решительно этого не понимаю, каким образом какой-нибудь кабинетный господин может следить за преступлениями в обществе, тогда как он носу из своей камеры никуда не показывает, - и выходит так, что полиция что хочет им дать - дает, а чего не хочет - скроет.

- Но как же, по-вашему, надо было сделать? Или оставить так, как прежде было? - спросил не без иронии Вихров.

- Я не знаю, как это надо было сделать, - возразил Виссарион, - я не специалист в этом, но говорю, что так, как сделано, - это бессмыслица!

Все суждение брата Иларион слушал с немного насмешливой улыбкой, но при этих словах рассердился на него.

- У вас-то, по вашему железнодорожному делу, я думаю, больше смысла, проговорил он.

- Я нисколько и не говорю про то; я тут не чиновник, не распорядитель, не благоустроитель России, - я купец, и для меня оно имеет смысл, потому что очень мне выгодно.

- Хорошо отношение к стране своей! - сказал Вихров.