Люди сороковых годов - Алексей Писемский

Вихров при этом вопросительно взглянул на Мари.

- Спокойствие и честь моего сына и мужа, - заключила Мари.

- Если вы спокойствие этих людей ставите выше моего спокойствия, то тут, разумеется, и разговаривать нечего, - проговорил Вихров.

- Ты все сердишься и не хочешь согласиться со мной, что я совершенно права, - и поверь мне, что ты сам гораздо скорее разлюбишь меня, когда весь мой мир в тебе заключится; мы с тобой не молоденькие, должны знать и понимать сердце человеческое.

- Да-с, все это прекрасно, но делиться вашим чувством с кем бы то ни было - мне слишком тяжело; я более двух лет приучаю себя к тому и не могу привыкнуть.

- Я чувством моим ни с кем и не делюсь; оно всецело принадлежит тебе.

- Всецело?.. Нет, Мари! - воскликнул Вихров, и потом, заметно сделав над собой большое усилие, он начал негромко: - Я без самого тяжелого, самого уязвляющего, оскорбляющего меня чувства, не могу себе вообразить минуты, когда вы принадлежите кому-нибудь другому, кроме меня!

Мари покраснела.

- Такой минуты нет и не существует, - проговорила она.

- Есть, Мари, есть!.. - воскликнул Вихров. - И тем ужаснее, что вы, как и все, я думаю, женщины, не сознаете, до какой степени в этом случае вы унижаете себя.

Мари еще более покраснела.

- Я сказала тебе и повторяю еще раз, - продолжала она спокойным, впрочем, голосом, - что такой минуты нет!

Вихров вопросительно посмотрел на Мари.

- Каким же образом это могло так устроиться? - сказал он.

- А таким, - отвечала она, - вам, мужчинам, бог дал много ума, а нам, женщинам, - хитрости.

- Интересно это знать - скажите!

- Ни за что! Больше того, что я тебе сказала, ты не услышишь от меня.

- Ну, в таком случае я вам не верю.

- Можете верить и не верить! И неужели ты думаешь, что если бы существовало что-нибудь подобное, так я осталась бы в теперешнем моем положении?

- Но что же бы вы сделали такое?

- А то, что прямо бы сказала, что люблю другого, и потому - хочет он для нашего сына скрыть это, пусть скрывает, а не хочет, то тогда я уеду от него.

- Но теперь подобной надобности не предстоит, значит?

- Нисколько!

- Ну, пожалуйте ко мне за то! - проговорил Вихров, протягивая к ней руки.

Мари подошла к нему, он обнял ее и стал целовать ее в грудь.

- Человек решительно тот же зверь! Поверишь ли, что я теперь спокойнее, счастливее стал! - говорил Вихров.

Мари на это только улыбнулась и покачала головой.

- Но я все-таки тебе не совсем еще верю! - прибавил он.

- Не знаю, как мне тебя уж и уверить, - отвечала Мари, пожимая плечами.

- Но, кроме того, друг мой, - продолжал Вихров, снова обнимая Мари, мне скучно иногда бывает до бешенства, до отчаяния!.. Душа простору просит, хочется развернуться, сказать всему: черт возьми!

- Развернись, если так тебе этого хочется, - проговорила Мари несколько уже и обиженным голосом.

- Да не одному, Мари, а с тобой, с одной тобой в мире! Съездим сегодня хоть в оперу вдвоем; не все же забавляться картами.

- Пожалуй, только все-таки надобно сказать мужу и предуведомить его, чтобы не показалось ему это странным.

- Опять мужу! - воскликнул Вихров. - Делайте вы все это, но не говорите, по крайней мере, о том мне!

- Хорошо, не буду говорить, - отвечала Мари с улыбкою.

Вскоре после того послышался кашель генерала. Мари пошла к нему.

- А я с Полем еду в театр, - сказала она довольно решительным голосом.

- А! - произнес генерал почти с удовольствием. - И я бы, знаете, с вами поехал охотно!

Мари внутренне обмерла.

- Как же тебе ехать! Сейчас чувствовал озноб, и выезжать на воздух это сумасшествие! - воскликнула она.

- Ну, ну, не поеду! - согласился генерал.

Через полчаса Мари с Вихровым отправились в наемной карете в оперу. Давали "Норму"[115]. Вихров всегда восхищался этой оперой. Мари тоже. С первого удара смычка они оба погрузились в полное упоение.

- Это единственная, кажется, опера, которой сюжет превосходен, говорил Вихров, когда кончился первый акт и опустился занавес.

- Он очень естествен и правдоподобен, - подхватила Мари.

- Мало того-с! - возразил Вихров. - Он именно остановился на той границе, которой требует музыка, потому что не ушел, как это бывает в большей части опер, в небо, то есть в бессмыслицу, и не представляет чересчур уж близкой нам действительности. Мы с этой реализацией в искусстве, - продолжал он, - черт знает до чего можем дойти. При мне у Плавина один господин доказывал, что современная живопись должна принять только один обличительный, сатирический характер; а другой - музыкант - с чужого, разумеется, голоса говорил, будто бы опера Глинки испорчена тем, что ее всю проникает пассивная страсть, а не активная.

- Это что такое, я уж и не понимаю? - спросила Мари.

- А то, что в ней выведена любовь к царю, а не эгоистическая какая-нибудь страсть: любовь, ревность, ненависть.

- Ну, а все революционные оперы, - они тоже основаны на пассивной страсти, на любви к отечеству, - подхватила Мари.

- Совершенно справедливо! - воскликнул Вихров. - И, кроме того, я вполне убежден, что из жизни, например, первобытных христиан, действовавших чисто уж из пассивной страсти, могут быть написаны и превосходные оперы и превосходные драмы.

- Мне в "Норме", - продолжала Мари после второго уже акта, - по преимуществу, нравится она сама; я как-то ужасно ей сочувствую и понимаю ее.

- Потому что вы сами на нее похожи, - сказал Вихров.

- Я? - спросила Мари, уставляя на него свои большие голубые глаза.

- Да, вы! Чем Норма привлекательна? Это сочетанием в себе света и тьмы: она чиста, свята и недоступна для всех, и один только в мире человек знает, что она грешна!

- А, вот что! - произнесла Мари и покраснела уж немного. - Это, однако, значит быть добродетельной по наружности - качество не весьма похвальное.

- Вы не то что добродетельны по наружности, а вы очень уж приличны; но как бы то ни было, поедемте отсюда к Донону ужинать.

Мари опять уставила на него свои большие глаза.

- Что же это: душа простору хочет? - сказала она.

- Душа простору хочет, - отвечал Вихров.

- Хорошо, поедем! - согласилась Мари, и после спектакля они, в самом деле, отправились к Донону, где Вихров заказал хороший ужин, потребовал шампанского, заставил Мари выпить его целые два стакана; сам выпил бутылки две.

Разговор между ними стал делаться все более и более одушевленным и откровенным.

- Ты, пожалуй, когда так будешь кутить, так и другого рода развлечения захочешь, - проговорила Мари.

- Какого же?

- Развлечения полюбить другую женщину.

- Очень может быть, - отвечал Вихров откровенно.

- Но в таком случае, пожалуйста, меня не обманывай, а скажи лучше прямо.

- Никак не скажу, потому что если бы этого рода и случилось развлечение, то оно будет чисто временное; опять к вам же вернусь.

- Ну, это бог знает, ты сам еще не знаешь того.

- Совершенно знаю, потому что совершенно убежден, что больше всех женщин люблю вас.

- Но за что же именно?

- Вот уж этого никак не могу объяснить: за то, вероятно, что это была первая любовь, которой мы вряд ли не остаемся верными всю жизнь.

- А я думала, что немножко и за другое, - произнесла Мари.

- А именно?

- За согласие во взглядах и убеждениях...

- Может быть, и то! - подхватил Вихров.

Когда они сели в карету, он велел кучеру ехать не на Литейную, где жил генерал, а к себе на квартиру.

- И это тоже душа простора просит? - спросила его еще раз Мари.

- И это тоже! - отвечал Вихров.

Мари возвратилась домой часу во втором. Генерал собирался уже совсем лечь спать.

- Где это ты так долго была? - спросил он ее с некоторым беспокойством.

- К Донону ужинать с Полем заезжали, - отвечала она, проходя мимо его комнаты, но не заходя к нему.

- А, это хорошо! Что ж вы ужинали? - спросил ее генерал.

- Да я и не знаю, все очень вкусные вещи.

- Там славно кормят, славно; надобно и мне туда с Эммой съездить! произнес генерал вполголоса и затем задул свечу, отвернулся к стене и заснул мирным сном.

XV

ДРУГОГО РОДА ВЕЧЕР У ПЛАВИНА

Перед масленицей Эйсмонд и Вихров одновременно получили от Плавина печатные пригласительные билеты, которыми он просил их посетить его 11-го числа февраля, в 10 часов вечера.

- Это, надо быть, именины его будут, - сказал генерал.

- Вероятно, - отвечал Вихров.

- А что, вы поедете?

- Не думаю!

- Ну, нет, - что там, поедемте, он человек почтенный; я одиннадцатого числа заеду к вам и непременно утащу вас.

Последнее время генерал заметно заискивал в Вихрове и как бы даже старался снискать его интимную дружбу. 11-го числа часов в 9 вечера он действительно заехал к нему завитой и напомаженный, в полном генеральском мундире, в ленте и звезде.