Демократия (сборник) - Видал Гор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было в январе.
Сперва Дуайт Кристиан сказал «февраль», но Руфи поправила его: это должен был быть январь, поскольку тогда только что разослали приглашения на вечер с танцами.
Сам вечер был в феврале.
День открытых дверей тоже был в феврале.
В феврале был вечер и день открытых дверей, и разрыв с Жанет из-за консервированного тунца. В феврале же было ежегодное собрание компании «Кристиан корпорейшн», на котором Пол Кристиан поразил всех и особенно (по словам Руфи) себя, представив на рассмотрение резолюцию, призывающую компанию «объясниться». Разумеется, газеты за это ухватились. «Неподтвержденные обвинения были выдвинуты одним из инакомыслящих членов семьи, однако голосовавшие в подавляющем большинстве были на стороне руководства „Кристиан корпорейшн“ вчера, на ежегодном заседании», — писала «Эдвертайзер», выходившая в Гонолулу. «НЕДОВОЛЬНЫЙ КРИСТИАН ЖАЖДЕТ РАЗОБЛАЧЕНИЯ» — под таким заголовком поместил это сообщение «Стар-бюллетень».
Собрание компании состоялось пятнадцатого февраля.
Первого марта Пол Кристиан всплыл на страницах «Эдвертайзер», адресовав письмо редактору газеты с требованием изъятия фотографии, на которой Жанет вручала награду Товарищества охраны окружающей среды республиканцу Уэнделлу Омуре (округ Гавайи) за его особые заслуги в предотвращении земельных разработок. Насколько можно было судить, протест Пола Кристиана против помещения фотографии основывался не на том факте, что земельные разработки, которые предотвратил Уэнделл Омура, проводил Дик Зиглер. Его иск носил общий характер и заканчивался словами: «Это не должно быть забыто».
«Не уверена, что они действительно могут снять эту фотографию, Пол», — сказала Руфи Кристиан, когда тот позвонил, специально выбрав тот час, когда Дуайт был на поле для гольфа, чтобы спросить, видела ли она его письмо.
«Я просто хотел, чтобы Жанет знала, — сказал Пол Кристиан, — что в моих глазах она пала окончательно».
То же самое он сказал Дику Зиглеру:
«Это оскорбление для тебя, — добавил он. — Как она посмела!»
«Я уважаю вашу точку зрения, — осторожно ответил Дик Зиглер, — однако сомневаюсь, что стоило высказать ее на страницах „Эдвертайзер“».
«Дики, они зашли слишком далеко».
После письма в «Эдвертайзер» Пол Кристиан стал звонить Дику Зиглеру по нескольку раз в день с таинственными заверениями. «Придет наш день», — говорил он, или: «Тяжелые времена, Дики, продержись еще немного». Поскольку для Дика Зиглера это был год определенных трудностей, определенных неудач, определенных расхождений с Дуайтом Кристианом (отказ Дуайта Кристиана проложить обсаженную деревьями аллею, которая явилась бы детонатором последующего развития наветренной стороны, был лишь одним из примеров) и определенной напряженности отношений с Жанет (то, что она приняла сторону Дуайта, решившего отложить разбивку аллеи на наветренной стороне, дела не улучшило), в целом он воспринял звонки тестя как выражение поддержки.
И все же Дик Зиглер сказал Инез, что эти звонки его беспокоили.
Он находил их в некотором смысле неумеренными.
Он находил их странными.
«Пусть я не самый проницательный человек в мире в том, что касается психологии, — сказал Дик Зиглер, — но, мне кажется, твой отец слишком близко принимает все к сердцу».
«Каша у него в голове», — сказал Дуайт Кристиан.
«Все вы крепки задним умом», — сказала Руфи Кристиан.
«Что это значит, черт побери? — Дуайт Кристиан перестал пить мартини и впал в сильное раздражение. — Разумеется, задним умом. Боже ты мой! „Крепки задним умом“».
«Жанет любит тебя, Инез, — сказал Дик Зиглер. — Никогда не забывай об этом. Жанет любит тебя».
8За время нашего разговора в Куала-Лумпуре Инез Виктор снова и снова возвращалась к первому дню своего пребывания в Гонолулу. Ее рассказ не был последовательным. Например, сперва она сказала мне — быть может оттого, что я передала ей слова Билли Диллона о крекере, — о разговоре с Дуйатом и Руфи Кристианами и Диком Зиглером, однако с Дуайтом и Руфи Кристианами и Диком Зиглером она в тот день говорила позднее.
Сначала была больница.
Она с Билли Диллоном поехала в больницу сразу же из аэропорта, но Жанет готовили к срочной процедуре откачивания жидкости из черепной коробки, и Инез смогла увидеть ее только через стекло реанимационного отделения.
Затем они поехали в тюрьму.
«Думаю, этим вечером Дуайт на радостях откроет бутылку шампанского», — сказал Пол Кристиан в комнате свиданий с адвокатами.
Инез посмотрела на Билли Диллона.
«Почему?» — спросила она наконец.
«Ты знаешь. — Пол Кристиан улыбнулся. Он казался спокойным, даже игриво настроенным, говоря с ней, он отклонился назад на своем деревянном стуле и уперся босыми пятками в пластиковый стол в комнате свиданий с адвокатами. Штанины его брюк были закатаны, и из-под них виднелись загорелые лодыжки. Его голубая тюремная рубашка была элегантно завязана узлом на талии. — Вы там. Я здесь. Можете праздновать. Почему бы и нет».
«Не надо».
«Что — не надо? Я, в общем-то, рад, что ты пришла. — Пол Кристиан все еще улыбался. — Я все думал — что же случилось с диванчиком из дерева „коа“, принадлежавшим Лэйлани Тайер…»
Инез задумалась.
«Он у меня в Амагансетте, — сказала она наконец. — Что же касается Жанет…»
«Странно, но, когда я у тебя был, я его не заметил».
«Ты был у меня в Нью-Йорке. Диванчик — в Амагансетте. Папа…»
«Ну, твои апартаменты я не особо рассмотрел. Учитывая, как меня тащили на так называемый прием».
Инез закрыла глаза. Пол Кристиан заехал в Нью-Йорк без уведомления в 1972 году на обратном пути в Гонолулу вместе с человеком, с которым он познакомился на Сардинии, актером, представившимся лишь по имени — Марк. «Не имею ни малейшего представления, о чем ты думала — писал Пол Кристиан в письме Инез, — когда я привез к тебе моего доброго друга, и, вместо того чтобы воспользоваться возможностью получше его узнать, ты потащила меня (совершенно проигнорировав предложение Марка приготовить плов, который, поверь мне, ни у кого ранее нареканий не вызывал) на безусловно худший из приемов, на которых я когда-либо бывал, где никто не делал ни малейшей попытки общаться…»
«Вообще-то это был вовсе никакой не прием», — услышала Инез свой голос.
«Инез, — сказал Билли Диллон, — поезд ушел».
«Только не по моим стандартам, — сказал Пол Кристиан. — Нет. Это никак нельзя было назвать приемом».
«Это и не должен был быть прием. Это был благотворительный вечер. Ты помнишь, Гарри там выступал».
«Конечно, помню. Я слушал. Мистер… Диллер, если не ошибаюсь? Или Диллман?»
«Диллон, — сказал Билли Диллон. — Тот, что всегда бежит по второй дорожке».
«Так вот, мистер Диллман, присутствующий здесь, может подтвердить, что я слушал. Когда выступал твой муж. Я также помню, что ни одна душа, с которой я говорил, не имела ни малейшего представления о том, что говорил твой муж».
«Ты говорил с агентами тайной полиции».
«Какая разница! На них на всех были коричневые ботинки. Я очень удивлен, что диванчик Лэйлани у тебя. Ведь ты никогда ее хорошо не знала».
Билли Диллон посмотрел на Инез.
«Приехали».
«Когда мы учились в „Калифорничке“, ее все называли „Канака“[139],— сказал Пол Кристиан. — Канака Тайер».
Инез ничего не сказала.
«Она была членом клуба „Пи Фи“».
Инез ничего не сказала.
«Мы с Лэйлани были как брат и сестра. День и ночь — вечеринки. Лэйлани пела джазовые песенки. Я собирался на ней жениться. На ней, а не на твоей матери. — Он промурлыкал несколько тактов из „Гулянки ночных задир“, но не закончил. — Хочешь — верь, хочешь — нет, а меня считали наилучшей партией. Смешно, не правда ли?»
Инез отстегнула часы и посмотрела на циферблат.
«Моя жизнь могла сложиться совершенно по-другому. Если бы я женился на Лэйлани Таейр».
