Сочинения — Том I - Евгений Тарле

Министерство обеспокоилось. Ассоциация была легальна и действовала легально и изо всех сил старалась, чтобы ее не смешали с «белыми парнями». Но, во-первых, верноподданнические чувства, которыми О’Коннель и католики в 1821 г. удивили Европу, успели выветриться в весьма серьезной степени, вследствие того что царствование Георга принесло не ожидаемую эмансипацию, а усмирительные законы; О’Коннель как бы старался даже загладить свое поведение во время королевского путешествия. Во-вторых, ассоциация под прямым воздействием О’Коннеля не скрывала своих симпатий к несчастным фермерам. В-третьих, она являлась слишком большой и слишком богатой организацией, чтобы можно было равнодушно смотреть на ее существование. Были предприняты некоторые шаги. На одном митинге О’Коннель выразил мысль (в его устах действительно довольно неожиданную), что если какую-нибудь нацию слишком угнетают, то она становится способной на самые безумные поступки; что он надеется на милость бога, который не допустит Ирландию до такого состояния, но что если уже это случится, то пусть тогда дух греков, восставших против турецкого владычества, и южноамериканских колоний, освободившихся от притеснений Испании, одушевит ирландскую нацию. За эти слова О’Коннеля отдали под суд, причем особенно выраженная им надежда, что ирландцы будут иметь своего освободителя Боливара, ставилась ему на вид. Из процесса ничего не вышло, ибо репортер газеты, на отчете которого основывалось обвинение, принес присягу, что это он записал в сонном виде и ничего не помнит. Отговорка была лишена всякого смысла, но других свидетелей не объявлялось, а на шпионов сослаться было нельзя. Так большое жюри и не нашло состава преступления в речи О’Коннеля. Ряд бурных оваций сопровождал О’Коннеля после этого процесса во всех его появлениях в народе; ассоциация стала необычайно популярна и росла не по дням, а по часам. Тогда после долгих и тщетных поисков, к чему бы придраться, правительство решило прибегнуть к такой мере: закрыть ассоциацию на основании существующих законов нельзя, следовательно, нужно провести через парламент новый закон, особый акт, которым специально постановлялось бы уничтожить имеющуюся в Ирландии «Католическую ассоциацию».

3 февраля 1825 г. парламентская сессия открылась тронной речью [20], в которой выражалось искреннее сожаление короля Георга, что спокойствию Ирландии, которая, как известно, «разделяет всеобщее благополучие», мешают только разные ассоциации, разжигая вражду, угрожая обществу и т. д., и т. д., и т. д. Это было предзнаменованием чрезвычайно серьезным. Действительно, очень скоро после открытия сессии в нижнюю палату был внесен билль о закрытии «Католической ассоциации». Ассоциация решила сделать попытку отстоять свое существование и по крайней мере публично себя защитить. Было решено, что О’Коннель и Шиль поедут в Лондон, попросят позволения быть допущенными к решетке палаты и ответят на все обвинения.

О’Коннель понимал весьма хорошо, что никаких обвинений против их общества выставить нельзя, но что это вовсе и не требуется в данном случае, ибо речь идет не о суде, а о законодательном акте, не о правосудии, а о политике. И все-таки он решил отправиться в Лондон: пропагандист в нем всегда брал верх. Неохотно, но он взял на себя эту неблагодарную миссию.

В Лондоне друзья ирландского дела — член палаты Плэнкет и другие — сразу заявили ему о безнадежности предприятия. Палата отказалась даже выслушать прибывших и огромным большинством голосов согласилась на закрытие «Католической ассоциации». Зато О’Коннеля допустили и выслушали по другому поводу: комитет палаты общин, образованный с целью рассмотрения общего положения Ирландии, пригласил О’Коннеля высказаться по поводу ряда ирландских вопросов, и речь ирландского агитатора произвела весьма сильное впечатление; он говорил о массе морального и материального зла, которое претерпевают бесправные католики и которое устранить возможно только их эмансипацией. Был тогда же устроен огромный митинг, где О’Коннель произнес потрясающую речь о положении Ирландии, и его лондонские слушатели, собравшиеся на этот митинг в зал «Франк-масонской таверны», встретили и проводили его громовыми рукоплесканиями. В эту же сессию был внесен членом оппозиции сэром Фрэнсисом Бэрдетом билль, почти всецело проводивший эмансипацию католиков, и О’Коннель, хорошо знавший обстоятельства, питал сильную надежду, что эта мера пройдет. Дело в том, что время в Англии стояло очень сложное и очень любопытное, и в поведении большинства палаты не было ничего странного, когда это большинство становилось за такие противоречивые меры, как закрытие «Католической ассоциации» и за эмансипацию католиков. Английские правящие круги давно уже смотрели на эмансипацию католиков как на меньшее из нескольких зол; давно уже в правящую среду проникла (хотя далеко не всецело уже утвердилась там) мысль, что, удовлетворив Ирландию, легче будет напрячь все силы для борьбы с английскими радикалами, требующими парламентской реформы. А закрыть «Католическую ассоциацию» правительство находило все-таки нужным, чтобы не создавалось в Ирландии всегда опасное там «государство в государстве», да и ассоциация эта стала заниматься слишком острыми вопросами — аграрным, социальным, а вовсе не только религиозно-юридическим, не только вопросом об эмансипации католиков. Вот почему большинство (правда, слабое) согласилось на либеральный билль Бэрдета, и члены министерства (правда, не все) ничего против этого билля не имели. О’Коннель уже торжествовал, но 18 мая (того же 1825 г.) палата лордов во втором чтении большинством 178 голосов против 130 провалила предложение Бэрдета. Лорды все еще думали, что, может быть, мыслимо ни в Англии, ни в Ирландии никому ничего не уступить. В сущности, эмансипация католиков (в частности, допущение их в парламент) ничьих интересов особенно не затрагивала, и все это понимали и видели, что в конце концов лорды уступят, ибо развязать себе руки для борьбы против реформистов-радикалов. желающих уничтожения гнилых местечек, им необходимо; все видели, что не в эмансипации католиков, а именно в парламентской реформе лежит серьезная опасность для их политического и материального преобладания. И все-таки О’Коннель вследствие обычной своей впечатлительности был в крайней степени раздражения, почти в отчаянии. Оставаться дальше в Лондоне было совсем уже нечего, и он вернулся в Ирландию.

Несметные толпы встретили его на берегу и стояли по дороге к Дублину; приветственные крики не умолкали; народ выпряг лошадей и помчал экипаж. Ирландия пробудилась окончательно, и этот факт утешил О’Коннеля в только что претерпенных неудачах, как сам он высказывал. Выл устроен ряд митингов, на которых О’Коннель подчеркивал необходимость обратиться с новыми, настоятельнейшими петициями в парламент относительно эмансипации. Что касается до покойной «Католической ассоциации», то акту, закрывшему ее, нужно оказывать «не почтение, но повиновение». Этим он выразил прежнюю и всегдашнюю свою мысль о необходимости для блага Ирландии оставаться на легальной почве. Тем не менее О’Коннель очень скоро показал, что самую почву эту он не намерен суживать ни в каком случае: он заявил, что следует открыть новую ассоциацию «только для общественной и частной благотворительности» и для таких целей, которые не воспрещены актом парламента. Другими словами, это обозначало de facto открытие вновь только что закрытого общества. О’Коннель ставил правительство в довольно хлопотливое положение: закрывать ничего преступного не делающие организации возможно лишь специальным актом парламента, а удобно ли по нескольку раз в год пускать в ход тяжеловесную законодательную машину для достижения этой цели? И наконец О’Коннель на другой день после каждого такого закрывающего билля будет открывать под иным наименованием новое общество. Правительство лорда Ливерпуля, как выражается Роберт Дэнлон, смотрело на это, как феникс из пепла, возродившееся общество «с остолбенением и бессилием». Неудобства конституционного режима, к которым с такой горечью относился еще лорд Кэстльри, теперь выступили во всей своей силе. И что было худо, О’Коннель обнаруживал удивительное умение этими неудобствами пользоваться; но что было еще хуже, это то, что О’Коннель, все еще лояльный, конституционный, нереволюционный О’Коннель, уже вовсе ни в чем не напоминал прежнего, недавнего верноподданного О’Коннеля. Конституция являлась уже для него только арсеналом, дававшим нужное оружие; король и лорды — препятствием, против которого это оружие нужно пустить в ход.