История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - Джузеппе Боффа

Визит в Белград отразился и на внутренней жизни СССР. Молотов вместе со Сталиным подписывал письма к Тито в 1948 г., и было понятно, что он не смирится с отказом от старых принципов. Тогда и произошел его конфликт с Хрущевым. Однако, возможно, и сам Хрущев начал понимать в тот период, что нужно более радикально критиковать деятельность Сталина[29]. В его речи на Пленуме ЦК после возвращения в Москву наметились первые признаки более решительного отказа от старого, чем это сделал XX съезд. Попытка возложить всю ответственность на Берию, игравшего в югославских событиях второстепенную роль, стала объектом язвительных замечаний в Белграде и во всем мире. Ложь не могла продержаться долго. Поляки также потребовали объяснений о роспуске своей старой компартии Сталиным в 1938 г. Расследование, начатое /455/ в Москве, показало, что дело не в Берии (на него это свалить было трудно). Реабилитация довоенной польской компартии и ее исчезнувших руководителей произошла в Москве во время работы XX съезда после консультаций с партиями, подписавшими в 1938 г. акт о ее роспуске[30]. Международные причины, как и внутренние, во многом определили не только признание «различных путей к социализму», но и последующий поворот, до окончательного осуждения Сталина.

В период работы XX съезда прекратил свое существование и Коминформ, хотя официально о его роспуске объявили только 18 апреля 1956 г. Его последние решения были приняты делегациями-участницами (или частью их) в перерывах съезда без формального созыва организации[31]. Его упразднение произошло спокойнее, чем роспуск Коминтерна. Коминформ, уже парализованный смертью Сталина, с трудом пережил изменения, происходившие в жизни отдельных партий и в их взаимоотношениях. Примирение с Югославией, осуществленное даже без его формального участия, было всего лишь последним ударом.

Польша и Венгрия

Роспуск Коминформа был лишь слабым проявлением глубокого общего кризиса, поразившего в 1956 г. все коммунистическое движение. Высокий авторитет Сталина был связан со славными страницами прошлого, например с войной против фашизма. Поэтому осуждение его не могло не вызвать серьезных потрясений. Новые заявления, сделанные Москвой, значительно отличались от догм, насаждавшихся в сталинские годы, и их осмысление было серьезным испытанием. «Секретный доклад» Хрущева застал врасплох все партии — предварительных консультаций не было[32]. Никто не знал, какой текст распространен в СССР. Это вызвало необходимость зачитывать его на партийных собраниях в некоторых странах народной демократии[33]. Неожиданностью оказалась и публикация документа в США.

По-разному реагировали и компартии, в зависимости от того, действовали ли они в Европе или в Азии, стояли у власти, находились в оппозиции или в подполье. После общего подъема в войне с фашизмом коммунистическое движение развивалось по-разному в различных странах. Особенно очевидно это было в Западной Европе. Однако и в Азии крах колониального господства сопровождался быстрым ростом одних партий (Индия, Индонезия) и незначительным — других. В борьбе за независимость «третьего мира» возникали новые формации, националистические по характеру, но ориентированные на социализм. Они не были коммунистическими, хотя на них в разной степени влияли некоторые политические и организационные концепции коммунизма. Разные реакции на советские события одновременно /456/ и отразили, и усилили неоднородность освободительных движений, которые 40 лет назад объединил только что созданный Коминтерн. Однако при всех различиях потрясение было велико повсюду. «Буря обрушилась на нас», — сказал в Италии Тольятти[34]. Такое же впечатление сложилось у всех.

Для Компартии США, ослабленной полицейскими репрессиями в эпоху маккартизма и неспособной предложить свое решение проблемы американского общества, московские события означали почти крах[35]. Удалось пережить кризис некоторым партиям, имеющим глубокие корни в народных массах своих стран. Они из собственных источников черпали жизненную энергию, чтобы залечить раны, нанесенные разрушением сталинского мифа. Теперь связь с национальной действительностью заставляла иначе относиться к СССР. Еще до того как «секретный доклад» стал известным, Тольятти сказал, что гегемонистская позиция КПСС в коммунистическом движении «по крайней мере начинает меняться». Несколько месяцев спустя он добавил, что больше не может быть «ни государства-вождя, ни партии-вождя»[36].

Политическая буря, последовавшая за XX съездом, стала началом такой общей дискуссии, какой в коммунистическом движении давно уже не было. Начались дебаты, в которые впервые были вовлечены такие разные партии, как итальянская, китайская, югославская, польская и, конечно, советская.

Сталин и сталинизм — эти вопросы касались всех, потому что все были сталинистами. По разным причинам то, что об этом говорилось на XX съезде, не могло никого удовлетворить. Со всех сторон призывали к более точным историческим исследованиям. Однако никто не знал, как это сделать, потому что и в СССР, и за границей задержка с исследованиями послереволюционного развития советского общества сделала их невозможными. Когда же обращались к историческим оценкам, то критика, направленная более или менее ясно на Хрущева и КПСС, немедленно приобретала политическое значение. Лишь некоторые выражали недовольство указаниями московского съезда: например, албанцы выступили против примирения с Белградом. Впрочем, они не опубликовали своих возражений[37]. Гораздо чаще звучали призывы заново оценить не только деятельность Сталина, но и сам метод управления, которым КПСС пользовалась 40 лет. Таков был смысл критики со стороны итальянцев, югославов и китайцев[I], озабоченных не только собственными проблемами[38]. /457/ Во всех странах народной демократии потрясение, вызванное XX съездом, вылилось в недовольство отказом от антиюгославских решений 1948 г., хотя эти решения для каждой страны означали потерю политической автономии. Резонанс был сильным в каждой партии. В Чехословакии требовали созыва чрезвычайного съезда, в Болгарии был отстранен от руководства Червенков, основной представитель последимитровского курса[39].

Повсюду коммунистическое движение отклоняло модель сталинского социализма, требуя независимости и демократии. Однако тяжелее всего кризис проявился в двух странах — Польше и Венгрии, — где национальная неприязнь к СССР была более глубокой. Кризисы разразились в октябре 1956 г. с разницей в несколько дней и развивались по-разному. Советское правительство стояло перед сходными проблемами в обеих странах и было вынуждено принять нелегкие решения. Как в Польше, так и в Венгрии оно оказалось перед лицом широких народных движений, в основе которых лежала враждебность к политике и вмешательству СССР. В обоих случаях советские руководители, не имевшие общего мнения, реагировали нервно и с запозданием.

В Польше первыми признаками кризиса стали рабочие волнения в Познани в июне 1956 г., подавленные войсками. Они не были спровоцированы извне, как указывалось в первый момент, а вызваны недовольством масс. В этих волнениях в наиболее острой форме нашли выражение политические настроения, которые несколько месяцев бурлили на предприятиях и в кругах интеллигенции и не прекращались все лето. Они проявились в глубоких разногласиях в партии, где течение, выступавшее за политический поворот, идейно опиралось на Гомулку, пострадавшего от сталинских репрессий, и на его старые концепции польского пути к социализму. В октябре 1956 г. во время углубления кризиса большинство руководства партии обратилось к нему, /458/ предложив пост Первого секретаря. Однако именно из-за его обостренного чувства патриотизма на него смотрели с недоверием в Москве, где никто не знал его намерений. Перед пленумом ЦК, который должен был поставить его во главе партии, передвижение советских войск в стране и у ее границ создало угрозу вооруженного вмешательства. В Варшаве на заводах и в школах готовились к сопротивлению. Трагическое столкновение приближалось.

Когда уже работал пленум ЦК польской компартии, 19 октября неожиданно в Варшаву без приглашения прибыла важная советская делегация, состоящая из представителей двух групп, столкнувшихся в Москве. Это были Хрущев и Микоян, с одной стороны, Молотов и Каганович — с другой. Поляки были вынуждены прервать дебаты для того чтобы позволить своим руководителям, а также Гомулке встретиться с советскими лидерами. Встречи продолжались сутки — день и ночь. Это были «искренние, трудные и горькие переговоры, сопровождавшиеся взаимными обвинениями»[40].

Гомулке и его коллегам удалось убедить своих собеседников, что предполагаемые перестановки в руководстве и программные изменения необходимы для укрепления социализма в Польше и что нужно изменить характер советско-польских отношений — это было главной темой дискуссии — для установления подлинной дружбы между двумя странами. На следующий день советские лидеры уехали. Гомулка был избран Первым секретарем и представил стране план реформ, ориентированных на концепцию польского социализма. Спустя несколько педель состоялись правительственные переговоры. Гомулка подтвердил, что остается верен союзу с СССР, который, по его мнению, соответствовал национальным интересам страны. Он добился и пересмотра ряда несправедливых соглашений (например, отмены низких цен, которые платил СССР за импортируемый уголь). Маршал Рокоссовский оставил пост главнокомандующего польской армией и вернулся в СССР[41].