Тишина - Василий Проходцев

прервал он собиравшегося было извиняться Артемонова, – Но насчет фитилей – это он прав. Надо бы подлиннее делать, особенно в карауле. Оська! Чего встал столбом, дел невпроворот! Да, забыл тебе представиться – князь Хованский я, Иван Андреевич. Слыхал?

Матвей поклонился, однако представиться не успел, поскольку князь тут же продолжил:

– Да, фитили-то мелочь, а вот что за канав вы накопали? Шанцы, говоришь? Ох, не к добру все эти выдумки немецкие, не к добру. Толку пехоте не будет, а вот кони все ноги переломают. Вели закопать! Да не все, а хотя бы те, что вдоль стен идут, а не поперек. Ладно, не тебе такие вещи решить, это уж я воеводе вашему, князьку, сам скажу! Эх, капитан, гусар нам надо, гусар! У тебя есть ли добрые конники на примете? Хотя откуда, солдатский строй, одно слово… Ладно, капитан, прости, но некогда мне лясы точить. Рад бы тебя послушать, да ехать надо, ни минутки нет свободного времени. Бывай!

И оставив так и не сумевшего вставить ни слова Артемонова ошарашено смотреть себе вслед, князь умчался в сторону воеводской избы.

– Прости, капитан, что перебить тебя пришлось! – смиренно произнес Иноземцев.

– Да будет, вроде все к лучшему вышло – пробормотал Матвей, и, качая головой, отправился собирать солдат.

По дороге Хованскому попался Герардус Бюстов, с которым князь, ни слова не знавший по-немецки, имел довольно долгую беседу про гусар, поскольку полковник, как и Артемонов, не успевал ничего произнести, кроме почтительных "Jawohl!" и "Natürlich!", а только внимательно слушал Ивана Андреевича. Наконец, князь, в окружении продолжавших метаться по лагерю подчиненных добрался до воеводской избы, где Борис Семенович Шереметьев с сыновьями и приближенными завершал первый час обеда, и готовился перейти ко второму блюду. Услышав страшный шум и топот снаружи, воевода побледнел и, с криком "Да что там, чухна, что ли, разбежалась?", выскочил из-за стола на крыльцо, где его уже поджидал Хованский.

– Ну, здорово, князь! Как здоровье? Вижу, вижу, что хорошо, не худеешь, держишь боярский вид! А сынки-то где? Ой, да вот же они! Господи, я же их последний раз видел, когда они пешком еще под стол ходили. Помнишь, Сашка, как ты пряники все таскал? У, оголец! Ладно, нечего здесь стоять да болтать, пойдем-ка, Борис Семенович, в горницу, дела серьезные обсудим.

Под непрерывный разговор князя Ивана, бояре прошли в горницу и уселись за стол. Хованский долго рассказывал про дела в царской ставке и других полках, да так забавно, что все, бывшие в избе, не могли удержаться от смеха. Хованский казался пришельцем из какого-то другого мира, где не было дурной погоды, голода и безмерно надоевшей осады, а были только вести о взятии все новых и новых литовских городов, успешное наступление на Смоленск и присягавшая царю, повет за поветом, шляхта. Внезапно князь посерьезнел, и сказал, понизив голос:

– Только вот что, князь: шанцы бы вы зарыли. Все понимаю, труда вложено без меры, но… Был тут приступ один, так в тех шанцах чуть всю конницу не угробили, а кони те, в окопы проваливаясь, чуть всех служивых там не передавили. Так что теперь и царский указ есть: только поперек стен шанцы рыть, но не вдоль. И вот еще, посерьезнее шанцев. По всем вестям, подходит к вам орда большая, чуть ли не самого калги султанского. Успеют их казачки перехватить и… захотят ли – того никто не знает. Так что вам бы поторопиться с приступом, не тянуть. Да, и лагерь бы вам получше защитить, а то сейчас вас любой мурза изгоном возьмет, я уж убедился. Да не дуйся ты, Борис Семенович, как мышь на крупу! Бывает, устали от осады. Да и татар здесь давно не видели. Эх… Гусары нам нужны, гусары!

– Какие же гусары, Иван Андреич, нешто польские? – успел испуганно поинтересоваться Шереметьев.

– Тьфу! Да наши, русские. А то пусть и польские будут, только нам чтобы служили. Ты скажи, есть ли у тебя конники хорошие в полку? Да знаю, знаю, что лихие войны у тебя собрались. Но тут такие нужны, чтобы с малолетства в седле, и из семейств не бедных – гусарская служба денег стоит. В общем, ты мне список таких всадников составь, да с гонцом пришли, а я уж подумаю.

– Да не догонит он тебя, Иван Андреич, гонец-то!

– Шутишь все, Борис! А ведь сейчас время такое: нельзя чинно по-боярски на лавке сидеть, разобьют, пока будешь сидеть-то. Ладно, поболтали, и хватит! Будь здоров, Борис, дружище мое старое… Да, чуть не забыл: не найдется ли у тебя дьяка толкового или подъячего, чтобы языков пару-тройку знал, да Уложенную Книгу?

– Да вот, Алмаз Иванович как раз…

– Вот и славно, я его, Борис, с собой возьму, алмаз твой, не возражаешь? Ладно, ладно, я тебе за него три подводы с солониной и салом пришлю, только вчера захватили. Ну, помоги ты другу! Пропаду я без такого дьяка, совсем пропаду. А как дела сделаем – тут же тебе его обратно вышлю, вот те крест!

Шереметьев пожал плечами и грустно качнул головой. Хованский обнял и хорошенько встряхнул Бориса Семеновича, расцеловал его троекратно, и, попрощавшись со всеми остальными, выскочил из избы.

– Ну, есть же – Тараруй! – утирая пот с лица, произнес Шереметьев, – Теперь неделю лагерь в порядок приводи. Да и то сказать: легко отделались!

Глава 7

Похищение князем Хованским дьяка Илларионова обернулась для Артемонова неприятностями: воевода Шереметьев заявил, что заменить Алмаза некем, и только перевод Матвея в приказную избу – то есть небольшую, отгороженную соломенной перегородкой часть воеводской избы – может спасти делопроизводство полка от полного расстройства. Пехотный капитан отбивался, как мог, говоря сначала, что отродясь был бестолков в приказных делах, и только все запутает. На это Шереметьев обиженно призывал его не врать боярину: как будто, де, не успел он переслаться с нужными людьми Большого полка по поводу подьяческих достоинств Артемонова. Тогда Матвей заговорил о том, что дела в его роте совсем запущены, солдаты по две-три недели не выходили на учения, и до того распустились, что забыли, с какой стороны и за мушкет браться. Борис Семенович резонно отвечал, что такое положение дел, безусловно, никак не красит Матвея как начального человека роты, и что, может быть, стоило бы и насовсем перевести его в приказные? Пока Артемонов с ужасом отнекивался, судорожно соображая, чтобы еще такого выдумать, князь Борис грустно поглядел на него и сказал:

– Матюша! Пожалей ты меня, старика!