Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием - Виктор Петрович Крутоус

Однако не одна только гордость за славное прошлое и впечатляющее настоящее западного мира побудила писателя взяться за перо. Сравнивая своё нынешнее мироощущение с настроением, предчувствиями 20-х годов XX века, породившими мрачную антиутопию «Дивного нового мира», он констатирует: «Я чувствую себя намного менее оптимистично» (4). Причиной тому – растущие угрозы свободе, исходящие не только извне, но и, главным образом, изнутри самого мира капиталистической демократии. Эти угрозы развились постепенно в процессе поступательного движения самого западного общества. Именно на них писатель сосредоточивает своё внимание – с тем, чтобы предостеречь и обдумать, как отвести роковую, смертельную угрозу.

Но прежде всего: что такое демократия?

Демократическая форма правления, демократические институты в высокой степени соответствуют, считает он, природе человека. В связи с этим в трактате Хаксли неоднократно возникают антропологические мотивы. Одним из главных принципов демократии является индивидуальная свобода. И это не просто абстрактный принцип. Ценность индивидуальной свободы вытекает из многообразия индивидуальностей, изначально обусловленного биологически.

Хаксли подвергает критике концепции, определяющие человека как чисто социальное существо. В действительности природа человека биосоциальна, и биологическая детерминация изначальна, первична. Личность уникальна уже по своим природным задаткам.

Хаксли резко полемизирует с теми учёными-доктринёрами, которые игнорируют генетическую обусловленность своеобразия индивида. С точки зрения подобных учёных, человеческий индивид является пассивным продуктом социальных условий и детерминант, его имманентная роль в собственном становлении близка к нулю. Исходя из прямо противоположных оснований, Хаксли утверждает: «В реальной жизни не существует так называемого среднего человека. Существуют лишь особенные мужчины, женщины, дети, – со своими врождёнными чертами разума и тела, но пытающиеся (или заставляемые) сжать свои биологические различия в единообразие некоторой культурной формы» (77).

В этом контексте возникает вопрос: можно ли игнорировать роль личности в истории, вклад в неё тех индивидуумов, которых называют «великими людьми»? Беря себе в союзники У. Джемса, Б. Рассела и других мыслителей XX века, Хаксли отстаивает «права» Большого Человека как одного из главнейших демиургов, творческих участников исторического процесса.

Если бы человек был абсолютно социальным существом, говорит Хаксли, то он не имел бы самостоятельной ценности; его роль сводилась бы лишь к выполнению определённых функций в социальном целом. Тогда общество было бы подобием целостного живого сверхорганизма – пчелиного улья или термитника. «Но человеческие существа не являются абсолютно социальными, они лишь в меру стадны. Их общества не являются организмами…; они являются организациями, или, другими словами, ad hoc[806] механизмами для коллективной жизни» (85).

Продолжая оставаться своеобразной единицей, индивид входит в состав различных групп, коллективов и организаций. Это вполне естественно, но порождает по меньшей мере две проблемы, требующие осмысления.

1) Человек остаётся целостным индивидом лишь в группах ограниченного размера, в принципе обозримых и поддающихся самоуправлению и саморегулированию. В этом пункте Хаксли вдохновляет джефферсоновский идеал, джефферсоновское понимание демократического устройства общества. Первым условием истинной демократии, считает Хаксли (как и Джефферсон), является «ответственная свобода среди небольших самоуправляемых групп» (20). «Свобода появляется и имеет смысл только в рамках саморегулируемого сообщества свободно кооперирующихся индивидов» (Там же). Но на нынешнем этапе развития западного общества взамен оптимальных групповых единств возникли организации огромных, неуправляемых (снизу) размеров, перерастающие в подобие термитника и превращающие человека в одностороннее, несвободное существо. «Мы знаем, что в очень большом, сложном обществе демократия является почти бессмысленной, за исключением в отношении к автономным группам управляемого размера» (96). И, тем не менее, именно такова реальность обесчеловеченной жизни в мегаполисах, равно как и в сверхцентрализованных государствах.

2) На почве взаимоотношений личности и группы сталкиваются две противоположные этические системы: традиционная и новая, диктуемая условиями современности. В нашей традиционной этической системе, говорит Хаксли, «индивид первичен» (21), в новой – «социальное ценнее и важнее, чем его составные части» (22). Эти два типа этик можно было бы охарактеризовать как оппозицию индивидуализма и коллективизма, или конформизма и нонконформизма. Хаксли называет указанный второй тип «Социальной Этикой», отвергая её как одну из угроз устоям свободы и демократии.

Как же решается при таком подходе проблема идентификации? Очевидно, что Хаксли различает чувство простой принадлежности к той или иной группе, социальной общности, и идентификацию как причастность цивилизации определённого типа. Идентификация предполагает свободный, сознательный выбор данной социальной модели, основанный на признании её основных ценностей. Несколько забегая вперёд, отметим, что в число фундаментальных ценностей западной цивилизации писатель включил, наряду с признанием индивидуального многообразия и личной свободы, групповую солидарность на основе толерантности (уважения прав других членов общества), любви, сострадания и милосердия. Собственно, весь его трактат «“О дивный новый мир” – 27 лет спустя» есть выражение его, Хаксли, понимания западной цивилизационной идентичности и отстаивания её в изменяющихся, неблагоприятных и угрожающих условиях.

К числу двух главных угроз свободе и демократии в западном обществе Хаксли отнёс «перенаселённость» и «заорганизованность».

«Перенаселённость» в понимании Хаксли – это некий суммативный, интегрированный показатель, соотносящий численность населения, проживающего на определённой территории, с объёмом природных ресурсов, которыми данный социум располагает. Естественно, что не при всяком соотношении этих величин возможно обеспечение достойного существования граждан данного социума. Вывоз сырья из других стран и регионов существенно расширяет возможности улучшения условий жизни населения, однако прекращение зарубежных поставок сырья может оказаться катастрофичным по своим последствиям. Далее в комплекс «перенаселения» попадает целый ряд взаимосвязанных факторов: бедность, нищета масс, социальная нестабильность, волнения и как следствие – тенденция центральной власти к тотальному контролю и насилию. То есть – к попранию основ демократии. Резюмируя, Хаксли мрачно пророчествует: «Проблема быстро растущей численности населения в преломлении к запасам природных ресурсов, социальной стабильности и благосостоянию людей – теперь центральная проблема человечества; и, я уверен, она будет оставаться центральной проблемой и в следующем столетии, а возможно, и в течение нескольких последующих столетий» (9).

«Перенаселённость» приобретает в трактате Хаксли не только интегративный, но и метафорический характер. «Среднегодовой рост численности населения должен быть уменьшен» (92), – утверждает Хаксли, но ясно, что столь широко понимаемое «перенаселение» одной этой мерой не разрешить. «Перенаселённость» – чрезвычайно тяжёлая, комплексная болезнь современного общества, потенциально чреватая тоталитаризмом, постоянно подпитывающая его.

«Заорганизованность» – ещё одна, дополняющая первую, социальная болезнь. Отчасти мы уже касались её выше, в связи с торжеством организации, превысившей все мыслимые масштабы и всё больше подминающей под себя как группы, так и полноценных, суверенных индивидов.

Когда Хаксли пишет о болезни заорганизации, его размышления на эту тему весьма созвучны современным инвективам постмодернистов против тирании Единства и Целостности. Подобно постмодернистам, Хаксли отвергает «заорганизованное» единство и как порочную социальную идею, и как реальную концентрацию экономической и политической власти в руках «сильных мира