Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

Я ответил ему тоже шепотом:

– А что, если их вовсе не существует?

– Смотрите, – возразил он, слегка кивнув, словно опасаясь указать рукой.

Я взглянул в том направлении и над северной частью леса заметил легкий синий дымок, упрямо поднимавшийся в безоблачное небо.

– Норсмор, – сказал я (мы все еще говорили шепотом), – это ожидание невыносимо. Смерть и то лучше. Оставайтесь здесь, а я пойду и удостоверюсь, хотя бы пришлось идти до самого их лагеря.

Он еще раз огляделся, прищурив глаза, и утвердительно кивнул.

Сердце у меня стучало, как молот в кузнице, когда я торопливо шел по направлению к дымку, и хотя прежде меня знобило, теперь я чувствовал, что весь горю. Местность в этом направлении сильно изрезана, в ее складках на моем пути могли бы укрыться сотни людей. Но я недаром исходил эти места – я выбирал дорогу по гребням дюн, чтобы одновременно видеть несколько ложбин между ними. И вскоре я был вознагражден за эту уловку. Быстро взбежав на бугор, возвышавшийся над окружающими дюнами, я увидел шагах в тридцати согбенную фигуру мужчины, который поспешно пробирался по дну ложбины. Это явно был один из лазутчиков, и я громко окликнул его по-английски и по-итальянски. Он, поняв, что прятаться бессмысленно, выпрямился, выпрыгнул из ложбины и, как стрела, понесся к опушке леса.

Преследовать его не входило в мою задачу. Я уверился в своих догадках: мы в осаде и под постоянным наблюдением. Повернув назад, я двинулся по своим следам к тому месту, где Норсмор поджидал меня у сундучка. Он был еще бледнее, чем когда я его оставил, голос его слегка дрожал.

– Видели вы его лицо? – спросил он.

– Только спину, – ответил я.

– Пошли в дом, Фрэнк. Я не считаю себя трусом, но больше я так не могу, – пробормотал он.

Вокруг было солнечно и спокойно, даже чайки скрылись и теперь мелькали вдали над бухтой и дюнами. Эти пустота и молчание ужасали больше целого полчища врагов. Только когда мы забаррикадировали дверь, у меня немного отлегло от сердца, и я перевел дух. Норсмор и я обменялись взглядами, и, должно быть, каждый из нас отметил бледность и растерянность другого.

– Вы были правы, – сказал я. – Все кончено. Пожмем руки в память прошлого, может, в последний раз.

– Хорошо, – ответил он. – Вот моя рука, и поверьте, что я протянул вам ее без всякой задней мысли. Но помните: если каким-нибудь чудом мы вывернемся, я всеми правдами и неправдами одолею вас.

– Вы надоели мне со своей гордыней! – сказал я.

Его это, казалось, задело. Он молча дошел до лестницы и остановился на нижней ступени.

– Вы меня не понимаете, – сказал он. – Я веду честную игру и всего лишь защищаюсь. Надоело это вам или нет, мистер Кессилис, мне решительно все равно. Я говорю, что мне вздумается, а не ради вашего удовольствия. Вы бы шли наверх – ухаживать за вашей девушкой. Я остаюсь здесь.

– И я тоже, – сказал я. – Вы что же, думаете, что я способен на нечестную игру, хотя бы и с вашего соизволения?

– Фрэнк, – сказал он с улыбкой, – как жалко, что вы такой осел! У вас задатки приличного мужчины. И, должно быть, это уже дыхание смерти: как вы ни стараетесь разозлить меня, вам это не удается. Знаете что? – продолжал он. – Мне кажется, что мы с вами несчастнейшие люди во всей Англии. Мы дожили до тридцати лет без жены, без детей, без любимого дела – жалкие горемыки. И надо же было нам столкнуться из-за девушки! Да их в Соединенном Королевстве миллионы! Ах, Фрэнк, Фрэнк, жаль мне того, кто проиграет свой заклад! Лучше бы ему… – как сказано в Библии? – лучше мельничный жернов повесить ему на шею и бросить его в море… Давайте-ка выпьем! – предложил он вдруг с глубокой серьезностью.

Я был тронут его словами и согласился. Он присел за стол и взглянул на меня сквозь стакан хереса.

– Если вы одолеете меня, Фрэнк, – сказал он, – я сопьюсь. А вы что сделаете, если я возьму верх?

– Право, еще не знаю, – сказал я.

– Ну, – сказал он, – а пока вот вам тост: «За свободную Италию!».

Остаток дня прошел все в том же томительном ожидании.

Я накрывал на стол, в то время как Норсмор и Клара готовили обед в кухне. Расхаживая взад и вперед, я слышал, о чем они говорят, и меня удивило, что разговор все время идет обо мне. Норсмор опять «включил нас в одни скобки» и называл Клару разборчивой невестой; но обо мне он продолжал отзываться с уважением, а если в чем и порицал, то при этом не щадил и себя. Это вызвало у меня благодарное чувство, которое в соединении с ожиданием неотвратимой гибели наполнило мои глаза слезами. «Вот ведь, – думал я, и самому мне смешна была эта тщеславная мысль, – три благородных человека должны погибнуть, чтобы спасти одного грабителя-банкира!»

Прежде чем сесть за стол, я выглянул в одно из верхних окон. День клонился к закату. Отмель была до жути пустынна. Сундучок стоял на том же месте, где мы его оставили.

Мистер Хеддлстон в своем длинном желтом халате сел на одном конце стола, Клара – на другом, Норсмор и я сидели друг напротив друга. Лампа была заправлена, вино – отличное, мясо, хоть и холодное, тоже первоклассное. Мы как бы молча сговорились тщательно избегать всякого упоминания о нависшей катастрофе, и, принимая во внимание трагические обстоятельства, обед прошел веселее, чем можно было ожидать. Правда, время от времени Норсмор или я поднимались из-за стола, чтобы осмотреть запоры, и всякий раз мистер Хеддлстон, как бы вспоминая о своем положении, начинал озираться. Глаза его при этом стекленели, а лицо выражало ужас. Но потом он поспешно осушал очередной стакан, вытирал лоб платком и снова вступал в разговор.

Я был поражен умом и образованностью, которые он при этом выказывал. Мистер Хеддлстон был, несомненно, незаурядный человек, он много читал, много видел и здраво судил о вещах. Хоть я никогда не мог бы заставить себя полюбить подобного человека, но теперь я начинал понимать причины его успеха и того почета, которым он был окружен до банкротства. К тому же он был светский человек; и хоть я единственный раз слышал его, к тому же при столь неблагоприятных обстоятельствах, но и сейчас считаю его одним из самых блестящих собеседников, каких мне приходилось встречать.

Он с большим юмором и, по-видимому, без всякого осуждения рассказывал о проделках одного мошенника-купца, которого он знавал в дни своей юности, и все мы слушали его со смешанным чувством веселого изумления и неловкости, как вдруг наша беседа была прервана самым ошеломляющим образом.

Раздался странный звук – словно кто-то провел мокрым пальцем по стеклу. Все мы побледнели как полотно и замерли на месте.

– Улитка, – сказал я наконец; я слышал, что эти твари издают звуки вроде этого.