Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многие говорят, что за нон-фикшн – будущее. Я бы, единственно, скорректировал – именно за такими смежными, смешивающими, первопроходными жанрами. Вы согласны? Как вам видится развитие этих жанров и их соперничество с прозой? Мне кажется, что с каждым годом надежды найти, прочесть какой-то гениальный, инновационный роман все меньше…
Я так не думаю. Просто сейчас то, что было сделано горсткой неординарных людей, совпало с неожиданно-заинтересованной реакцией внешнего мира. Заинтересованной реакцией на эти их штудии пространства, времени, культуры. Вообще мира. Этого, как выяснилось, небольшого шарика, который, к тому же, хрупко устроен, черт возьми! Сейчас ведь совершенно необычное время: время перехода не только в другой век и в другое тысячелетие, но и в другое мышление – если это, конечно, произойдет. Наверно, нужно вообще полное изменение сознания: отказ от насилия. Отказ от потребленчества. Отказ от привычки думать, что мы-не-братья и что бабло побеждает зло. Нужно переосмысление того, кто мы такие. Без возвращения в жизнь понятия Бога, я думаю, это невозможно. Не церкви, а Бога. Вот только тогда, может быть, что-нибудь изменится. Сейчас о Боге в литературе вообще неприлично говорить. Но это, в некотором смысле, и тупик. Так получилось, что лучше литераторов это уловили философы – вот Василий Васильевич Налимов, например, самый интересный философ современности: «Спонтанность сознания», «Реальность нереального». Но это же тоже нон-фикшн, в конце концов. И когда У Чен Энь в XVI веке привез из Индии в Китай знание о буддизме и основал монастыри для перевода буддистских свитков и книг – это тоже было торжество нон-фикшн: наверно, целое столетие все только и занимались этими переводами и их чтением. В конце концов, письмо вообще начинается, как правило, с Писания или со священных текстов. И это тоже не фикшн. Это я к чему говорю? Что на историческом пути человечества нон-фикшн был всегда, когда надо было срочно разобраться с целым клубком жизненно-важных (вот как сейчас) проблем, и честно подумать, хорошо подумать, не блудя в слове и не блуждая мыслью. Но сейчас какое время? Пройдут первопроходцы – и на смену им придут… ну, в лучшем случае, придут рыцари идеала. Идеала написанных первопроходцами книг. Но как только запахнет баблом, все затопят подражатели. Имитаторы. Поэтому предрекать победу нон-фикшена над фикшеном, а тем более сочувствовать ей я не буду. Меня лично устраивает так как есть: интерес к нон-фикшн уже проснулся, но думать спокойно и честно никто еще не мешает. Да! Интересно, что книги, которые я безотрывно читал в этом году – это были сплошь романы: «Преступление и наказание» Достоевского, «Под куполом» Стивена Кинга и «Лавр» Евгения Водолазкина. Конечно, они в разное время написаны, но мне ведь все равно, что читать – было бы хорошее. Я это говорю к тому, что выразительные возможности художественной литературы колоссальны. Просто мы ждем тенденций и каких-то слишком скорых результатов. А на самом деле мы просто не знаем, когда явится очередной Сервантес и напишет нового «Дон Кихота». Или когда Булгаков, Платонов явятся…
А что до первопроходческих жанров, то сейчас они закипают, как только автор соприкасается с иной средой: мир слишком быстро меняется, мы не успеваем понять – как? И куда? И что…? И вот здесь интерес жгучий, неподдельный, кипящий: в этом сейчас сила нон-фикшена. Вся его притягательность и оправдание: люди хотят знать, как автор видел то-то и то-то на самом деле. А чтобы нарисовать этот бесконечно и быстро меняющийся мир, часто нужна алхимия, нужен замес красок, ритм нужен, экзотика. А иногда все очень спокойно можно рассказать. Вот.
В обзоре вашей последней книги [176] я высказал предположение, что вам может быть близко мировоззрение традиционализма с его примордиальными духовными идеалами, противопоставленными аксиологическим установкам эпохи модерна. Насколько я был близок к истине?
Я бы хотел несколько изменить языковый регистр нашей беседы. Ненавижу этот якобы интеллектуальный новояз! И даже как человек, любящий русский язык, я этот «язык» понимать не должен. Не обязан. Ибо родился он из практики плохого перевода… Впрочем, я думаю, что вы нарочно меня провоцируете… Тогда продолжим. К примеру «примордиальный» – что это значит? Primordial – это что-то из французского. У меня тут словарь… Вот, точно: primordial – первоначальный, основной, генетически присущий. Изначально, значит, мне более близкий и родной традиционализм, вместо их аксиологических и авангардных ценностных систем. Вопрос на засыпку, потому что само понятие «традиционализм» запредельно многозначно. Если вы мне скажете, что традиционализм – это «самодержавие, православие, народность» – я скажу: нет, не то. Но, к примеру, было во Франции целое направление мысли, а, может, и жизни, которое исповедовал Рене Генон, который очень проницательно критиковал западное общество с точки зрения мусульманского традиционализма. Вот Геноном и другими французскими традиционалистами я увлекался всерьёз. Можно сказать, что я традиционалист, потому что я не гей, не сочувствую им и предпочитаю традиционную семью, где инь и ян работают в равную силу. Я традиционалист, потому что я не желал бы революционных изменений вообще ни в чем, а особенно – в политике. Я был когда-то революционером, причем довольно крайним: считал себя анархистом. А потом понял, что свобода – она добывается какой-то внуработой внутри. Вообще, вне конкретной личности понятие «свобода» абсурдно. Это то, о чем писал, кстати, уже мною упомянутый Василий Васильевич Налимов. Он был анархист, кстати. Мирный анархист. Иногда мне кажется, что все его позднейшее философствование – это развертывание и распаковывание тех смыслов, которые он тогда, в конце 20-х годов, в юности впитал в себя. Это была очень талантливая, чистая и смелая среда настоящих идеалистов. В каком-то смысле слова тоже «традиционная», кстати. Доклад о внутреннем анархизме, внутренней свободе я сделал на ежегодных анархических встречах в Прямухино [материалы опубликованы в сборнике «Прямухинские чтения» 2012]. Там меня поддержали человека два или три из примерно тридцати. Но все-таки поддержали!
В связи с моей последней «Каспийской книгой» я много был на Востоке, видел традиционализм дагестанских горных селений. И это никогда не было чем-то неживым или пугающим – наоборот, много было какого-то непривычного порядка, но вместе с тем и социальной гармонии, и непосредственности, сердечности человеческих отношений. Только потом я понял, что структура, порядок заданы были Законом – шариатом. Не внешним предписанием, а внутренним, религиозным. Записанным в Коран по словам Пророка. Я даже нашел в
