Тень Саганами - Дэвид Вебер

— Простите, госпожа президент, — невозмутимо заявила Ранжина, очевидно совершенно не обратившая внимания на ледяную четкость и холодную ярость ответа Тонкович, — но я не спрашивала вас о вашей реакции на возникающие в Собрании ситуации. Я хотела выяснить, почему вы не сочли нужным проинформировать нас о разговоре, состоявшемся у вас с баронессой Медузой.

— Как я только что пояснила, — сказала Тонкович, сознавая, что в её ответе прорывается резкость, но не в силах полностью сдерживаться, — на обмен сообщениями между Сплитом и Шпинделем ушло бы пятнадцать дней. Сообщать Парламенту о каждой беседе, которая случалась у меня с членами других делегаций или даже с самой баронессой Медузой, было бы непрактично, да и, осмелюсь утверждать, никто и не ожидал от меня такого.

— Госпожа президент, боюсь, вы либо не понимаете моего вопроса, либо сознательно пытаетесь уклониться от ответа на него, — на этот раз голос Ранжины тоже превратился в ледяной клинок. — Более четырёх стандартных месяцев назад вы были проинформированы баронессой Медузой, что продолжение тупиковой ситуации, в которую зашло Конституционное Собрание, — и которая, согласно всем доступным мне источникам, сложилась в основном благодаря целенаправленным усилиям партии Конституционных Либералов, организованной вами на Шпинделе, — угрожает успеху аннексии. Три стандартных месяца назад вы были проинформированы баронессой Медузой, что Звёздное Королевство не будет считать себя обязанным выполнить соглашение об аннексии, если проект конституции не будет принят в Собрании за приемлемое время. А два стандартных месяца назад вы были проинформированы, что существует жесткий предельный срок в сто пятьдесят стандартных суток, после которого, если проект Конституции к тому времени не будет подготовлен, правительство королевы Елизаветы либо вовсе отзовёт предложение об аннексии, либо представит список звёздных систем, которые будут исключены Звёздным Королевством из каких-либо будущих попыток аннексии, и что система Сплит будет в этом списке.

Шепотки, спровоцированные первоначальными выпадами Ранжины, смолкали, уступая волне ошеломления, вызванного тем, что произносила ледяным тоном вице-председатель. На лице Тонкович бледность потрясения мешалась с багровыми пятнами бешенства. Она не могла в это поверить. Она не могла поверить, что даже такая наймитка Партии Примирения как Ранжина может сделать нечто подобное! Это нарушало все положения запрещавшего выставлять грязное политическое бельё на публику кодекса. Даже в самых ожесточённых подковёрных баталиях между устоявшимися партиями соблюдались некоторые правила, некоторые ограничения. Реакция сидевших позади неё репортёров со всей очевидностью демонстрировала, что суть холодно перечисленных Ранжиной обвинений ещё не стала достоянием общественности. Планетарный президент скрипнула зубами, испытывая одновременно унижение и ярость.

Она уставилась на Гази, горящим взглядом зелёных глаз требуя от него, чтобы тот заткнул рот Ранжине, но председатель комитета выглядел столь же ошеломлённым, как и сама Тонкович. Он сидел в оцепенении, пытаясь придумать способ остановить Ранжину, но явно безуспешно. Он не знал, как поступать в такой ситуации, потому что подобные грубые атаки в лоб просто не числились в арсенале представителей политического истеблишмента Корнати. Гази потянулся было за молоточком, но заколебался, пытаясь найти подходящий предлог для того, чтобы заставить Ранжину замолчать. Но его не было. Как бы грубы, как бы ужасны ни были её нападки, она оставалась вполне в своём праве использовать выделенное ей время так, как ей заблагорассудится. А она ещё не закончила.

— Просто замечательно рассуждать о передаче полномочий и о задержках в прохождении информации, госпожа президент. Но, по вашему собственному признанию, максимальная задержка составила бы только пятнадцать дней. Не сто сорок дней, не девяносто два дня, даже не шестьдесят один день — пятнадцать дней. Хочу заявить, что одно дело, когда вам приходится без промедления разбираться с возникающими кризисами, но совсем другое, когда вы сознательно проводите от лица всего правительства политику собственного изобретения, не поставив об этом в известность ни единую живую душу на этой планете. Политику, которая, как вы прямо были предупреждены, вполне может привести к исключению нашей планеты из состава аннексируемых, в то время как за аннексию проголосовали более семидесяти процентов зарегистрированных избирателей. Это не просто самонадеянность, госпожа президент. Это уже поступки на грани присвоения себе диктаторских полномочий и неприкрытого злоупотребления служебным положением.

У Тонкович отвисла челюсть в откровенном неверии. Это был не вопрос, и даже не замаскированное объявление политической позиции со стороны Ранжины. Это было официальное обвинение. Обвинение, предъявленное попавшему в засаду Планетарному президенту Корнати, чего не случалось уже более двухсот стандартных лет.

Гул голосов позади неё перешёл в нестройный рёв, а Гази наконец-то пустил молоток в ход. Но было слишком поздно. Весь мыслимый ущерб уже был нанесён. На глазах Александры Тонкович официальные слушания превратились в перебранку между её сторонниками и противниками в специальном комитете, а камеры фиксировали каждую деталь этого фиаско.

— Капитан Терехов, мистер Ван Дорт, Монтана настолько в долгу у вас, что я сомневаюсь, что мы когда-либо сможем расплатиться, — заявил президент Уоррен Саттлз. Президент был политиком, но по крайней мере на этот раз в его голосе и выражении лица не было ничего кроме искренности. — Стивен Вестман и все участники Движения за Независимость Монтаны согласились сдаться маршалам и сдать всё имевшееся у них тяжёлое вооружение. Угроза восстания и партизанской войны, а также всех тех разрушений и смертей, к которым это могло привести, только что благодаря вашим усилиям была развеяна.

Терехов, Ван Дорт и всё ещё находившаяся в подавленном состоянии Хелен Зилвицкая сидели в кабинете президента вместе с главным маршалом Баннистером. Капитан сделал было протестующий жест, но президент замотал головой.

— Нет. Вы не можете просто отмахнуться от этого, капитан. Мы в глубочайшем долгу у вас. Хотел бы я, чтобы нашлось хоть что-то, чтобы мы могли хотя бы начать выплачивать проценты по этому долгу!

— Вообще-то, господин президент, — неохотно сказал Терехов, — есть одна мелочь, которую вы можете для нас сделать.

— Всё что угодно! — экспансивно заявил Саттлз, а Баннистер на мгновение закрыл глаза. Он сам помогал подготовить данную западню, но всё равно больно было видеть, как намеченная жертва с таким простодушием идёт прямо в неё.

— Что ж, господин президент, — сказал Терехов, — на орбите Монтаны находится зарегистрированное в Лиге торговое судно, "Копенгаген", а…

— Бог ты мой, Айварс! Что мы сделали с беднягой! — Ван Дорт мотнул головой, усиленно — и безуспешно — пытаясь не расхохотаться в возвращавшемся на "Гексапуму" боте.

— А что? — невинно откликнулся Терехов. — Он действительно задолжал нам, Бернардус, вы же знаете.

Глава 50

— Шкипер, вы понимаете, что ставите на кон свою карьеру?

— Вздор, Анстен, — Терехов, улыбаясь краем рта, покачал головой, но Фитцджеральд всё равно не отстал.

— Как-то раз вы сказали мне, что вам может понадобиться, чтобы я предупредил вас, что ваши замыслы переходят грань разумного риска, — напомнил старпом. — Так вот, солли это должно привести в бешенство… если только нам посчастливится отделаться так дёшево!

Капитан со старпомом находились в боте "Гексапумы" номер два, и Фитцджеральд указал на иллюминатор, за которым виднелась гороподобная туша принадлежащего "Линиям Калокаиноса" грузового судна "Копенгаген".

— Сдаётся мне, адмиралтейские суды называют это "пиратством", — заявил он.

— Вздор, — беспечно отозвался Терехов. — Это явный и очевидный случай спасения брошенного экипажем судна.

— "Брошенность" которого вы же сами и организовали!

Терехов смотрел в иллюминатор на постепенно приближавшийся "Копенгаген". Наедине с самим собой он готов был признать, что в словах Фитцджеральда есть резон. Даже, на самом-то деле, не один. Но одно дело признавать это перед самим собой, и совсем другое — перед кем-то другим.

— О чём ещё вы, шкипер, могли бы задуматься, — добавил Фитцджеральд с интонациями человека, ищущего действенный аргумент, — это о количестве проблем, которые могут обрушиться на Монтану, когда солли выяснят роль, которую в этом спектакле согласился сыграть Саттлз.

— Анстен, президент Саттлз в данных обстоятельствах проявил вполне резонную и благоразумную обеспокоенность, — лицо Терехова было честным как у человека, которому вдовы и сироты могут смело доверять последнюю копейку. Однако скептицизм Фитцджеральда только вырос, и Терехов снова улыбнулся, на этот раз чуть шире, чем раньше.