Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

Ну, не подушки, а любой части кровати, на которой приходилось спать вокруг крутящегося юлой ребёнка.

Учитывая то, что с Максимом мы честно делили обязанности пополам, а он ещё и приноровился загружать стиральную и посудомоечную машины прямо с братом на руках, у меня пробегал холодок по спине, стоило лишь представить, как кто-то мог справляться вот с этим в одиночку.

Ох, а эта неповторимая атмосфера детских площадок!

Визжащие и толкающиеся дети от мала до велика, притаившиеся на каждом углу опасности, лужи грязи в самых непредсказуемых и потому заманчивых для ребёнка местах и, конечно же, неустанно бдящие за всеми со скамеек бабушки и продвинуто-опытные мамочки, охающие над съехавшей вбок шапочкой чужого дитя, пока свой слизывает с качели раздавленного жука.

Конечно же, Егор нас не слушался. Максима он не считал авторитетом, меня и вовсе воспринимал как объект, любую часть которого можно обжевать или щедро покрыть слюнями с лёгким ароматом брокколи. На каждую нашу попытку как-то утихомирить его подвижность и опасную для жизни любознательность он включал режим немедленного звукового оповещения всего двора о надвигающейся угрозе или вдруг вспоминал, что хочет к маме. И чёрт знает, какой из этих двух вариантов был хуже.

За несколько первых прогулок нас с Максимом наградили нелестными эпитетами как самых бестолковых родителей (как это у вас нет с собой запасных рукавичек?!), проехались по полному непониманию детской психологии (он так кричит, потому что вы неправильно установили личные границы!) и обвинили в бесчувственности и жестокости по отношению к несчастному ребёнку (нельзя просто снимать его с горки и тащить домой, вы должны уговорить его пойти по своей воле!). Это никто ещё не видел рассечённый лоб с шишкой всех оттенков красного и синего — вот где был настоящий простор для чужого воображения.

Иванова же, кажется, даже забавляло всё происходящее.

— Ой, а сколько вам уже годиков? — хлопала глазами женщина без конкретного возраста, которая не только легко управлялась со своими тремя детьми и одним свёртком в коляске, но и умудрялась при этом лично пообщаться с каждым из присутствующих и собрать столько информации, что сотрудникам ФСБ впору брать уроки. Я называла её королевой улья — то есть, конечно же, площадки — и испытывала по отношению к ней зависть и раздражение в равных пропорциях.

— Нам? — переспрашивал Максим с ехидной усмешкой, словно не замечая, как она разглядывает смело карабкающегося по верёвочной лестнице Егора, цепкого и ловкого даже в трёх слоях зимней одежды. — Нам с Полей скоро уж двадцать.

— Ой, я имела в виду сколько вам с малышом.

— Всем вместе? — наигранно удивлялся он и легонько пощипывал меня за бок через куртку, когда я закатывала глаза. — Не знаю, зачем вам эта информация, но получается сорок один.

Если бы не его наглость и глупые шуточки, нам бы удалось примелькаться и перестать привлекать к себе лишнее внимание, но, накликав на себя гнев местного родительского сообщества (обладавшего влиянием чуть большим, чем католическая церковь в средневековой Европе), мы оказались под неусыпным наблюдением. Тут-то все и заметили, что смуглый Егор с раскосыми карими глазами отличается от нас, светлых и голубоглазых, что вызвало ещё одну волну крайне некорректных вопросов.

И пока я терпеливо выслушивала рассуждения о том, что молодёжь сейчас вообще ни о чём не думает, рожает по глупости, а растить детей не умеет, Максим крайне серьёзно и с искренней гордостью решил прояснить ситуацию:

— Так он у нас приёмный!

Тем самым из статуса безответственных молодых родителей с ветром в голове мгновенно перекинул нас в глазах окружающих в категорию психически нездоровых личностей.

Его мать объявилась только спустя пять дней. Долго охала и ахала в трубку, выслушивая рассказ о случившемся, чем наводила на мысль о том, что большую часть истории она, как обычно, прослушала. Однако её обещание скоро вернуться и забрать Егора мы восприняли как манну небесную, по глупости своей не подумав уточнить, какой именно интервал она подразумевала под словом «скоро».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Итак, к пяти кошмарным, утомительным, проведённым на пределе эмоций дням добавилось ещё десять.

Примерно к середине этого срока мы наконец познакомились с довольным, счастливым и умилительно-усидчивым Егором, просто сообразив включить ему мультики и купить набор Лего.

— Это точно твой брат, — у меня не получалось сдержать улыбку, глядя на то, как сосредоточенно и упорно он сортировал пластиковые детальки по цветам, а потом выстраивал из них башенки. Аж кончик языка высовывал, а я ещё помнила, как Максим делал точно так же, когда работал над первым заданным ему в университете чертежом.

— Очень надеюсь на то. Неудобно получится, если мы всё это время нянчились с чужим ребёнком, — глубокомысленно заметил он и, некстати отвлёкшись на завибрировавший в кармане телефон, не успел увернуться от брошенной мной в шутку детальки Лего.

Я целилась вообще не в него, честное слово! Но тут моя анти-меткость сыграла с нами злую шутку, и деталь угодила ему ребром прямиком в лоб. Экстренные меры были предприняты тут же, но всё тщетно: даже под вовремя приложенной к ушибу пачкой с пельменями на коже расцвёл красивый синяк.

— Дурацкое чувство юмора, — ляпнула я, переводя обеспокоенный взгляд с тихо посмеивающегося над ситуацией Максима на звонко хохочущего Егора, нашедшего очень забавным вид своего брата с ярким пакетом у лба. — Оказывается, это у вас наследственное, а не приобретённое.

— А я всегда был уверен, что тебе нравилось моё чувство юмора, — он с ходу применил запрещённый приём, воспользовавшись своей улыбкой и показав милейшие ямочки на щеках.

— Мало ли, что мне когда-то по глупости нравилось, — я передёрнула плечами и, вырвав из рук Иванова бедные пельмени, уже подтаявшие и начавшие слипаться, с гордо поднятой головой удалилась на кухню.

Потому что нечего пытаться вот так со мной заигрывать — раз. И за звонившую ему в момент броска девушку (чью фотографию мне удалось увидеть краем глаза у него на телефоне, сразу же испуганно подскочив подуть на ваву) — два.

Нет, я вовсе не ревновала, ну что вы! Мы же взрослые люди, и каждый имеет право на личную жизнь.

Просто знала бы наперёд, что так получится — швырнула бы в него не одной деталькой, а сразу всей построенной Егором башней.

Несмотря на то, что к ребёнку мы уже привыкли и больше не впадали в ступор при появлении каждой новой задачи вроде накормить-помыть-уложить спать, под вечер сил не оставалось вообще ни на что. Так сильно мне не приходилось уставать даже в самые загруженные учёбой дни, когда после университета выпадали и дополнительные занятия, и практика в вождении.

Поэтому ничуть не удивительно, что однажды я так и заснула прямо на диване, с Егором на руках, под весёлую песенку про синий трактор, прокрученную на повторе столько раз, что она и мне самой уже успела понравиться.

И даже проснувшись в процессе того, как Максим аккуратно переносил сразу нас обоих на кровать в свою спальню, позволила себе лишь крепче перехватить руками размякшего во сне ребёнка, уткнуться носом ему в плечо, втянув в себя настолько родной и любимый запах, и шепнуть «спасибо».

Так же случилось и на следующий вечер, с той лишь разницей, что аккомпанементом нашему дружному с Егором младенческому сну выступал кот Матроскин и его «Поздравляю, Шарик, ты балбес!», а потом — поцелуй в щёку и нежное «спокойной ночи, девочка моя», которое было то ли явью, то ли очень приятным видением.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Поздравляю, Полина, ты мечтательная дура!

Провернуть то же самое третий раз уже не вышло. Когда в полдевятого вечера раздался звонок входной двери, мы с Егором испуганно встрепенулись, а Максим — нахмурился. Отчего-то фантазия мигом нарисовала мне девушку с внешностью и фигурой фотомодели, торчащую на лестничной площадке и желающую поскорее запрыгнуть на уже-не-моего Иванова и не выпускать его из кровати до рассвета.