Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

эмблемы верховной власти, Масинисса честно делил двух коней со своими охранниками и шагал пешком, когда наступала его очередь. Для сторонних наблюдателей они выглядели тремя бедняками. В облике пилигрима Масинисса спал под простыми навесами селян у горы Белл, где он приносил подношения египетскому богу Бесу, вымаливая у него немного злой силы. Он крал фрукты в чужих садах и питался козлятиной, поджаренной на открытом огне. Время от времени спутники посматривали на него тревожными взглядами, так как им казалось, что он блуждал по стране без цели и плана. Царевич не рассказывал им о том, как он собирался возвращать себе трон. Он держал эти мысли при себе и продолжал идти на юг. Они спустились с гор на равнины, прошли через фруктовые сады мимо окраин Замы и направились к холмам южнее Сикки. То была страна горных коз и людей, ходивших словно на раздвоенных копытах. Трое мужчин забрались так высоко, что могли смотреть вниз на полет орлов и грифов — птиц, которые прыгали со скал и парили в потоках горячего воздуха, поднимавшегося с равнин.

Чтобы морально поддержать царевича, его спутники общались с местными людьми и задавали им наводящие вопросы. Опечалила ли их смерть царя Массилии? Нравился ли им Сифакс или они ненавидели его, как он того заслуживал? Воины возвращались к Масиниссе и рассказывали ему обо всем, что слышали. Население пребывало в страхе, говорили они. Однако, несмотря на отчаяние, люди по-прежнему любили и уважали царский род Гайи.

Иногда, сидя у костра, стоя на горной гряде или глядя на перо сизого голубя — фактически, в самые неожиданные моменты, неподвластные внешним обстоятельствам — царевич шептал вслух слова, казавшиеся странными для тех, кто его слышал. Фразы, наполненные бездонной тоской, напоминали молитвы, но они адресовались красавице Софонисбе, чье имя царевич произносил нежно и медленно, словно заклинание, способное освободить его от любовных мук. Эти всплески эмоций, исходящие от гонимого и обобранного до нитки человека, смущали его спутников и заставляли их думать о безумии царевича.

Когда он вспоминал о своем отце, они понимали его чувства. Масинисса считал, что царь Гайя был недостаточно амбициозен. Он был добрым, мудрым и сильным и мог удерживать вместе свободолюбивый народ. Но царевич всегда думал, что он правил бы массилиотами лучше. Возможно, он был неблагодарным сыном, однако ему не терпелось войти в историю. Он постоянно грезил о том мгновении, когда отец уступит ему свою власть. И вот теперь он понял, что не знал, как быть царем. Он знал лишь, как быть нетерпеливым царевичем.

— Мне кажется, ты не прав, — возразил один из спутников. — Наши отцы учат нас своему ремеслу независимо от того, слушаем мы их или нет.

— Крокодилу, родившемуся из яйца, ничего не известно о его родителях, — добавил второй. — И все же он вырастает в крокодила, потому что не может быть кем-то иным.

Масинисса повернулся к ним и посмотрел как на незнакомцев.

Когда через несколько недель они прибыли на тайный совет массилиотских старейшин, его спутники посчитали это едва ли не чистой случайностью, как будто их задуло туда порывом ветра. Совет собирался на древнем святилище, о котором знали только лидеры племен. Это место находилось вдали от всех поселений. Несмотря на то, что Масинисса подгадал ко времени, он сомневался в успехе задуманного плана. Старейшины собирались здесь не больше раза в поколение — и то в периоды смуты. К счастью для него, они созвали совет.

На священном месте не было ни одного здания, в котором могли бы совещаться люди, поэтому встреча проходила на открытом пространстве. Заметив Масиниссу, старейшины приняли его за местного пастуха. Одежда царевича выглядела бедной и неопрятной на вид. Волосы свисали космами и закрывали лицо. С некоторыми из старейшин он был знаком от рождения, но они не узнавали его. Он слышал, как лидеры племен обсуждали тревожное время, в которое они жили. В их словах сквозила осторожность. Никто не хотел говорить откровенно. Люди не знали, кто из них уже перешел на сторону Сифакса. Высказав этим вечером крамольные мысли, они могли оказаться утром посаженными на кол. Поэтому разговор крутился вокруг да около, и никаких конкретных выводов не делалось. Старейшины признавали, что Сифакс выкручивает им руки. Они ненавидели его и с тоской вспоминали покойного царя. Когда один из них предложил помянуть погибшего Масиниссу, царевич решил, что нужный момент наступил. Услышав, как люди оплакивают его смерть, он просто не мог не заговорить.

Масинисса встал и приблизился к группе старейшин. Они обернулись и с неодобрением посмотрели на него. Один схватил его за локоть, другой спросил, что ему нужно. Царевич молча вошел в центр круга и после краткой паузы откинул волосы с лица и закрепил их повязкой, сделанной из льви ной шкуры. Затем он опустил руки, поднял подбородок и посмотрел на собравшихся людей. Его пальцы подрагивали, готовые в любой момент вытащить кинжал и забрать как можно больше жизней, если его попытаются схватить или убить.

— Не оплакивайте меня, — сказал он. — Сын царя Гайи жив.

* * *

Приплыв весной на Сицилию, Публий нашел остров кипящим в мятеже. Все напоминало бурлящий котел, только что снятый с огня. Города Сиракузы, Агригент и Лилибей с большим вниманием следили за войной. В период громких побед Ганнибала они забыли о преданности Риму и поддались уговорам амбициозных лидеров. Многие жители — в основном греки — вспоминали прекрасные времена, проведенные под карфагенской властью, и ругали жадных и самодовольных римских правителей. Горожане бунтовали с переменным успехом, но к прибытию Публия весь остров контролировался легионерами. Революционные и политические настроения были подавлены небольшим контингентом римских сил — по большому счету благодаря Карфагену, который никак не поддержал мятежников. Греческие бунтари в Сиракузах лишились своих жилищ и богатств. Некоторых просто вышвырнули на улицы, где латинские дети бросали в них камни, женщины плевали им в лицо, а мужчины, используя любой предлог, секли плетьми.

Оценив ситуацию, Публий понял, что при такой нестабильности он вряд ли сможет организовать величайшую военную кампанию своей жизни. Поэтому с самых первых дней он начал исправлять допущенные ошибки. Используя консульскую власть, он велел отдать конфискованное имущество грекам. Согласно его приказам горожане должны были вернуться к мирному сосуществованию, которое они вели годами до последней смуты. За короткое время Публий объехал остров и навел порядок в каждом городе. Затем он призвал легионеров, опозоренных при Каннах. Сципион слил их с семью тысячами