Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

В мраморе ее кожи не было признаков несовершенства. Одежда приоткрывала колено, филигранную икру ноги и ступню, с пятью красивыми пальцами, с мизинцем, украшенным золотым кольцом. Идеал женщины. Трагическое совершенство.

Она хотела уйти, но Софонисба повернула к ней голову. В анфас ее лицо напоминало церемониальную маску. Темный макияж подчеркивал края век. Черные линии пересекали щеки и спускались к углам рта. Встретив Сапанибал неприветливым взглядом, сестра изогнула губы и спросила:

— Почему ты так смотришь на меня? Я не первая женщина, которая выходит замуж ради блага Карфагена. Ты что-то хотела сказать? Напомнить о своем браке и о том, каким полезным он был для нашей семьи? Говори, если считаешь нужным. Наверное, ты ждала этого момента несколько лет.

Сапанибал закрыла глаза. Когда она открыла их, слезы хлынули двумя ручьями. Строгое выражение исчезло с ее лица, уступив место дрожащему подбородку, покрасневшим щекам и сморщенному лбу. Несколько раз она пыталась что-то сказать, но слова цеплялись за зубы, и с уст срывались только рыдания и вздохи. Она ведь хотела поговорить о другом. Вообще не об этом.

Софонисба встала, подошла к ней и прижала рыдающую сестру к своей груди.

— Что с нами стало? — спросила она.

* * *

В тот день, который навсегда остался в памяти царевича, Масинисса принял решение, определившее всю его дальнейшую жизнь. Утром он вновь попытался найти аргумен ты, чтобы позже на совете убедить Магона не покидать Иберию. Им не нужно было признавать свое поражение, говорил он себе. Его страна могла прислать еще несколько тысяч всадников. Да и Карфаген мог расщедриться на новую армию. Пока он не встречал особых трудностей в сражениях с римлянами. Царевич верил, что выполнит все поставленные перед ним задачи и вернется в Нумидию великим героем. Хотя Масинисса не стал говорить об этом Баркидам, он прошлым летом прогнал посланцев Сципиона, предлагавших ему дружбу в обмен на разрыв с карфагенской стороной. Сципион обещал ему часть карфагенских земель, долю их сокровищ, бесчисленное множество рабов и разрешение править Африкой по своему усмотрению. Такие условия Рим предлагал только ему. А Сципиону можно было верить. Он показал себя талантливым военачальником — более смелым и удачливым, чем его отец. Но Масинисса не придал значения словам проконсула. Он с презрением отказался от предложения и не перестал убивать легионеров. Как они могли предлагать ему что-то иное, кроме их крови на наконечнике его копья?

Все изменилось в один миг, когда прискакавший гонец прошептал ему в ухо последние новости. От его слов у Маси-ниссы перехватило дыхание. Горло сжалось с такой силой, что несколько моментов он беспомощно открывал и закрывал рот, не в силах выдохнуть воздух. Это случилось на рассвете, а когда солнце достигло четверти зенита, царевич прибыл в лагерь Магона. Он быстро прошел мимо двух изумленных солдат, охранявших покой командира, и ногой оттолкнул полог палатки.

— Как давно ты знаешь об этом сговоре?

Магон поднял голову от утренней корреспонденции. В ответ он нахмурил брови. В его глаза появились искры нервозности. Точнее, лживости, подумал нумидиец.

— Какие новости ты получил?

— Ты знаешь, какие! Я сказал бы, что небо упало на мою неприкрытую голову!

Его гнев смутил Магона. Он еще больше нахмурился, а затем отбросил притворство.

— Я только сегодня узнал об этом. Клянусь богами, Маси-нисса, я не участвовал в их соглашении. Сифакс увидел возможность и ухватился за нее. Но только не делай поспешных выводов. Мы все еще можем уладить...

— Как? Как что-то улаживать, когда у меня отняли все, что я имел? Мой отец умер! Я больше не сын и не жених. Теперь другой мужчина затащит Софонисбу в постель и будет трахать ее, пополняя число моих врагов. Вместо наших детей она будет рожать ливийцев — тварей, которые уже воют от жажды моей крови. Как это можно уладить? Сделанного зла не исправишь. Его можно лишь преодолеть. Я отказываюсь сражаться в твоей армии. Мне нужно немедленно покинуть Иберию...

— Ты не можешь так поступить! — вскочив на ноги, вскричал Магон. — Не глупи, Масинисса. Я знаю, твоя кровь горяча. Прости меня за то, что они поступили с тобой таким образом. Это было сделано без моего ведома. Ни Ганнон, ни Софонисба не предавали тебя. Это козни совета старейшин. Останься со мной, брат, и мы все исправим.

— И снова я задаю тебе тот же вопрос! Как исправим? Ты хочешь воевать вместе со мной, но твой город взял в союзники человека, который собирается забрать себе мое царство! Ты что, не понимаешь меня?

Масинисса яростно заморгал глазами. Драматизм ситуации отражался на его лице непрерывной игрой мимики, как будто он вновь и вновь приходил к новым озарениям, выстраивая факты вместе и нагромождая одну догадку на другую.

— Каким же я был дураком! Софонисба... Она поймала меня в тенета. Она сделала меня псом на привязи Карфагена...

— Нет, брат, это не так! Я знаю, что сердце моей сестры действительно принадлежало тебе. Я видел ее в твоем обществе, видел румянец на ее щеках и радость, которую ты зажег в душе моей сестры. Если она предала тебя, то лишь с ножом у горла. Возможно, у нее просто не было другого выбора. Скажи, что веришь мне, и мы сделаем все возможное и невозможное.

Эмоции, бурлившие в груди Масиниссы, были слишком велики, чтобы сдерживать их. Он схватил Магона за плечи и притянул его к себе с такой свирепостью, что столкновение их нагрудных пластин едва не сбило у него дыхание. Он прижал щеку к бородатому подбородку Магона.

— Мне хотелось бы верить тебе, — произнес царевич. — Однако этим утром с моих глаз сорвали повязку, и я увидел мир по-другому.

— Я не хочу быть твоим врагом, — сказал Магон.

— А я больше не могу быть твоим братом, — прошептал Масинисса. — Ты нравишься мне. Но подумай о моем положении. Я царь без царства и жених без невесты. Я потерял ее, но мне нужно позаботиться о своем народе.

Выйдя из палатки, он считал шаги до своего коня. В любое мгновение мог последовать приказ остановиться. Магон мог поднять воинов Священного отряда, и те немедля повалили бы отступника на землю. Но ни криков, ни приказа не было. Возможно, Магон продемонстрировал ему последний жест братской привязанности или просто проявил непростительную слабость. В любом случае, Масинисса вскоре оказался на гребне холма под охраной своих соплеменников.